Сэр Питер с видимым усилием разжал кулаки и поднялся с постели. Грета тоже встала и отошла на середину комнаты. Остановилась там, подбоченилась.
— Ну, как я выгляжу?
— Сногсшибательно. Как, как…
— Я жду.
— Как Одри Хепберн в том фильме, как он называется?..
— «Завтрак у Тиффани». Что ж, остается надеяться, что судья Стрэнджер любит старые фильмы.
— Грэнджер Грета. Грэнджер.
— Да какая разница?
* * *Два часа спустя шофер по имени Джон вез сэра Питера и леди Грету по набережной Темзы в черном «Даймлере» с затемненными стеклами, столь успешно защищавшими министра обороны от народа, переизбравшего его партию три года тому назад. Всего два года тому назад сэр Питер ехал бы этим путем с высоко поднятой головой. В деревне у него была красавица жена, в городе — личная секретарша по имени Грета Грэхем, умная и деятельная, предмет зависти всех его коллег из Вестминстерского дворца. Но сегодня «Даймлер» не стал останавливаться ни у палаты общин, ни у офиса сэра Питера в Уайтхолле, но неспешно катил себе дальше непривычным путем. Проехал в тени собора Святого Павла, затем — к Олд-Бейли, зданию Центрального уголовного суда, что было выстроено на месте старой тюрьмы под названием «Ньюгейт». Менее пятидесяти лет тому назад судьи ее величества королевы приговаривали здесь женщин и мужчин к смертной казни через повешение. Их обвиняли примерно в тех же преступлениях, за которое собирались судить теперь леди Грету.
У входа в здание суда прибытия сэра Питера с супругой поджидали целые толпы фотографов и журналистов с длиннофокусными объективами камер и микрофонами.
Несмотря на все эти неприятности, поддержка премьер-министра позволила сэру Питеру остаться на своем посту куда дольше, чем предполагали его враги и друзья. Однако Питер прекрасно понимал, что не в силах будет и дальше противостоять политическому давлению, если процесс пойдет не так, как рассчитывала Грета. Все то, чего он достиг, держалось буквально на волоске, грозило исчезнуть, разрушиться бесповоротно и навеки. И кого следует благодарить за нынешнее печальное положение дел? Собственного сына Томаса. Его плоть и кровь.
Томас, который имел все, что только ни пожелает, отплатил ему черной неблагодарностью. Томас, этот жалкий сопляк, намеревался разрушить всю его жизнь только из-за того, что произошло с его матерью. Господь свидетель, он не единственный, кто скорбит о ее смерти.
Сэр Питер ощутил прилив гнева при мысли о сыне, он пронзил все его существо, точно электрическим током, и чисто инстинктивно он схватил жену за руку и сильно, до боли, сжал.
— Боже, Грета, извини, пожалуйста.
— Ничего. Ты ведь не нарочно, — ответила она, прекрасно понимая, чем продиктован этот его жест. На нежном белом запястье осталась красная отметина.
— Мерзкий маленький крысеныш, вот он кто. Крыса поганая.
Грета не ответила. Отвернулась и посмотрела в окно. Еще не пришло время показывать истинные свои чувства. Машина свернула к зданию суда, и ее тут же со всех сторон обступили репортеры, последние полтораста ярдов пришлось преодолевать с трудом. Грета подумала, что все эти люди выглядят сейчас, словно застигнутые наводнением, поднимают камеры высоко над головами, словно самый драгоценный предмет, который хотят спасти от бурлящих потоков воды.
Но все это, разумеется, совсем не так. Это она рискует утонуть. И все, как только что сказал муж, из-за этого мальчишки. «Мерзкого маленького крысеныша». Ее пасынка Томаса.
ГЛАВА 3
Отношения между Гретой и Томасом не всегда складывались так. Три года тому назад все было замечательно или почти замечательно. Тогда Томасу только что исполнилось тринадцать, а сама она начала работать секретаршей у Питера Робинсона.
Томас был мечтательным и нежным ребенком. Волосы у него были длинные, цвета соломы и спадали на лоб и плечи. У него выработалась привычка откидывать их со лба тыльной стороной ладони, прежде чем заговорить, привычка, которая осталась на всю жизнь. Казалось, каждый его жест, и этот в том числе, был продиктован застенчивостью, и говорил он всегда чуточку неуверенно, даже когда твердо знал, что именно хочет сказать. И, однако, под всей этой застенчивостью крылись упрямство и определенная твердость характера. Черты эти стали особенно очевидны после смерти матери.
От матери он унаследовал водянисто-голубые глаза и небольшой изящной формы рот, что придавало его лицу почти девичью привлекательность. И еще у него были длинные тонкие и нервные пальцы, предполагающие, что в будущем он должен стать художником или музыкантом. Но вовсе не такого будущего хотел для своего сына практично мыслящий отец.