Человека, который был ответственным за то, чтобы доставать и заряжать бобины, звали Эрик Штейн. В большинстве своем бобины попадали к нему из Министерства пропаганды Геббельса, располагавшегося как раз напротив канцелярии, по другую сторону Фосштрассе. Иногда Штейну приходилось ездить за фильмами к Хакешер-Маркт, в старый Берлин — там располагалось что-то вроде склада или хранилища.
Посмотрев фильм, Гитлер устраивался в курилке, перед камином. С ним вместе были гости, кто-нибудь из генерального штаба и один из его врачей. Там пили чай, иногда шампанское или другие алкогольные напитки. Сам Гитлер предпочитал любым алкогольным напиткам чай. На людях, во всяком случае. Кто-то из прислуги однажды проболтался мне, что в 1941 году перед тем, как выйти на трибуну, Гитлер мог позволить себе стаканчик фернет-бранки. Этот самый слуга поведал, что выливал в стакан маленькую бутылочку напитка, 200 граммов, причем делал это не при всех, а либо на кухне, либо прямо в комнате шефа. Фернет-бранка, по его словам, действовала на фюрера умиротворяюще. Тогда же один из «стариков» мне рассказал, все так же полушепотом, что Гитлер, который не курил ни сигары, ни сигареты, в молодости очень любил ежевичный ликер с юга Германии, называвшийся «Кроцбеере».
Спать Гитлер обычно ложился очень поздно. Ночные разговоры в курилке редко заканчивались раньше двух-трех часов ночи, а в последние годы, когда жизнь фюрера становилась все более неупорядоченной, иногда затягивались и еще позже.
Только у меня из всей бегляйткоммандо была своя комната в канцелярии Гитлера: я пока еще был холостяком и к тому же поступил на работу в тот момент, когда больше не было свободных мест в здании, которое называли Новой канцелярией, — оно было построено в 1939 году Альбертом Шпеером неподалеку от Герман Геринг-штрассе, и там жила со своими семьями большая часть членов бегляйткоммандо СС и РСД.
Близкие
Дни шли за днями, и постепенно я научился распознавать лица и имена, узнал истории и слухи, которые ходили обо всех обитателях канцелярии. Это был очень узкий круг людей, которых я видел каждый или почти каждый день. Все мы были членами одной семьи и жили в одном ритме, неделю за неделей, и параллельно с нами жили еще некоторые люди, которые всегда были под рукой и не выпадали из поля зрения.
Адъютанты из узкого круга людей, окружавших фюрера, были мои основные собеседники. Они были главными шестеренками в повседневной жизни Гитлера, основой, командой, которая сопровождала его всюду, всегда по стойке «смирно» и всегда работая только на него. Я передавал им депеши и послания, забирал почту. Адъютанты, в свою очередь, заходили в приемную, в помещение коммутатора, звонили по внутренним телефонам, чтобы сообщить о собрании, поездке, встрече, которую нужно было организовать. Мы были винтиками в их механизме.
Начальника ординарцев звали Вильгельм Брюкнер, это был тот, кто принял меня в день поступления на службу. Важный человек, историческая личность на службе фюрера, в его личной охране. Все, казалось, признавали его авторитет в том, что касалось работы. Его крепкое телосложение и рост, намного превышающий мой, естественным образом впечатляли собеседников, хотя в обращении он умел казаться очень услужливым.
В 1940 году, то есть немного времени спустя после моего прихода, Брюкнер неожиданно покинул канцелярию. Причиной был конфликт с Гитлером. Фюрер, скорее всего, не поддержал его в противостоянии с интендантом Канненбергом. Во всяком случае, между нами прижилась именно эта версия. Надо заметить, что в то время я старался не задавать лишних вопросов. Я только знаю, что Брюкнер в очень короткие сроки оказался на фронте с одной из частей вермахта.
Юлиус Шауб был для фюрера незаменимым человеком, палочкой-выручалочкой. Он и заменил Брюкнера на посту начальника адъютантской службы, формально во всяком случае. Шауб был, что называется, среднестатистическим человеком, фигурой без лица, военным без выдающихся способностей. С точки зрения военного дела он был никем, хотя этого, надо признать, нельзя было сказать о его достижениях по партийной линии. Возвышением своим Шауб был обязан исключительно долгой дружбе, которая связывала его с Гитлером: в 1923 году, после неудавшегося государственного переворота, именно он да еще Рудольф Гесс были сокамерниками Гитлера в Ландсбергской тюрьме ("Пивной путч" в Мюнхене 8 и 9 ноября). Он занимался секретными бумагами шефа. Шауб был вернейшим из верных, вне всякого сомнения, одним из наиболее приближенных к фюреру людей, одним из тех, кто остался с Гитлером до самого конца. Незадолго до самоубийства именно ему Гитлер поручил уничтожить документы из своего сейфа.
Шауб почти ничего не рассказывал. Он никогда не обсуждал с нами происходящие события, никогда не заикался о трениях, которые, возможно, возникали между ним и фюрером. С ним мы не обсуждали ничего сверх регламента. Просто выполняли свою работу, и все. Один раз, в 1941-м, Шауб отправил меня на Главпочтамт получить большую сумму денег. Там меня проводили в укромную комнатку, где вручили чемодан, набитый банкнотами. В нем было 100 000 рейхсмарок. Сумма по тем временам огромная, а я нес ее по Берлину до канцелярии один.
Меня очень ценил Альберт Борман. Я очень быстро стал кем-то вроде его протеже. У всех, кто работал в канцелярии, всегда был кто-нибудь под рукой, чтобы заниматься текущими делами более или менее частного характера. Для Альберта Бормана таким человеком был я. «Вы не можете постоянно оставаться телохранителем Гитлера, вам нужно уделять время и мне», — бросил он мне однажды. Когда ему нужно было отправить письмо или посылку матери, он прибегал к моей помощи.
Альберт Борман не только был адъютантом, но и заведовал канцелярией. Именно в его ведении находилась, например, так называемая «сокровищница», комната, расположенная в подземельях новой канцелярии, куда складывались полученные фюрером подарки. В один прекрасный день он взял ключи и открыл мне дверь этого удивительного места. Это было в марте 1943 года, мы с женой только-только переехали на новую квартиру. В комнате повсюду стояли картины — на полу, сложенные одна к другой, там же стояли несколько скульптур, вазы… Борман сказал, что я волен выбрать и забрать себе наиболее полюбившуюся картину, украсить наш новый дом. В конце концов я выбрал два полотна. На одном, маленьком и не очень ценном, было изображено озеро. Подпись гласила — Арнольд, шведский художник. Второе — огромная картина почти два метра в длину — принадлежало кисти немецкого художника начала века, «очень известного», уточнил Борман. Правда, я, как ни стараюсь, не могу вспомнить его имя. На ней были три вставшие на дыбы лошади на фоне грозового неба. Картина была достаточно ценная, но в апреле 1945 года бесследно пропала. Скорее всего, в хаосе последних дней империи ее прибрали к рукам мародеры.
Так вот, Альберт Борман был младшим братом Мартина Бормана, который стал в 1943 году личным секретарем Гитлера. Между собой два Бормана ни словечком не обменивались. Все об этом знали. Хотя, думаю, настоящая причина их разлада мало кому была известна. Мы этот вопрос не обсуждали, вопросы подобного толка у нас не поднимались, во всяком случае не поднимались впрямую. Только гораздо позже, в ходе разговора с одним из товарищей по службе, я понял, что вина за разрыв отношений между двумя братьями лежала на Мартине Бормане. Он якобы не принял второго брака своего младшего брата и прекратил с ним всякие отношения, не изменив своей позиции до последних дней рейха.
Секретарши были вездесущи. Среди тех, кто окружал фюрера, они всегда были в первых рядах, всегда под рукой и постоянно друг друга сменяли. Мы то и дело кого-то из них встречали в коридорах. От этого, правда, наши отношения не становились менее формальными. По роду деятельности с ними нам приходилось сотрудничать ну очень редко. Они были к нам очень благожелательны, однако лично у меня, должен признать, никаких связей ни с кем из них не было. Мы вместе пили кофе, болтали о том о сем, очень вежливо, но не более того. Я никогда не был с ними на «ты». Геше, наш начальник, был, мне кажется, более открытым. Из всех нас у него были с ними самые теплые отношения.