Выбрать главу

Обращаясь к нему, начинали со слов «майн фюрер», а когда он заканчивал говорить, нужно было ответить: «Яволь, майн фюрер!» — «Так точно, мой фюрер!». Только «старики», самые давние его соратники, называли его «шеф» или, реже, «господин Гитлер». Зато под сенью канцелярии не было обязательным нацистское приветствие при встрече с Гитлером. Вытягивать руку нужно было только вне ее стен, например, если мы находились рядом с машиной в тот момент, когда фюрер собирался из нее выходить.

Я никогда не обращался к нему, чтобы обсудить проблему, касающуюся лично меня. Старался как можно правильнее выполнять свою работу. Да, я был очень доволен тем, что был там и занимал такой пост.

Я никогда не видел, чтобы Гитлер смеялся. Он мог быть довольным, обрадованным какой-либо новостью или событием, но никогда, насколько я знаю, не выказывал на людях несдержанного восторга или настоящей, искренней веселости.

Он был способен на похвалы. После церемонии в Берлине он, кажется, обмолвился находившимся рядом с ним охранникам, что они «хорошо работают» и что «он ими доволен». Старина Ади Дирр мне однажды рассказал, что Гитлер знал имена всех, кто на него работал, в том числе и мое — к моему величайшему изумлению. Это была правда. Во время одной из поездок Гитлер действительно выделил меня, назвав по имени. Я был потрясен.

Работа в приемной была неисчерпаемым источником информации. Постепенно я начинал различать манеры поведения самых частых гостей, привычки обитателей канцелярии. Например, ежедневно разбирая почту, я сразу обратил внимание на маленькую посылку, размером не больше коробки из-под обуви. Местом отправления была деревушка в Вестфалии, и адресована была посылка лично Гитлеру. Каждую неделю, в один и тот же день, один и тот же курьер появлялся с ней в канцелярии. Когда я впервые взял ее в руки, кто-то из товарищей предупредил меня, что ее нужно отнести сразу на кухню, «к Канненбергу». Я был заинтригован, но вопроса так и не задал. Это было не принято. Мне так казалось, во всяком случае. Это повторилось еще пару раз, прежде чем я узнал наконец из разговора с кем-то из коллег, что в этой загадочной посылке лежала буханка круглого деревенского хлеба. Этот хлеб собственноручно пекла деревенская женщина, с которой фюрер повстречался во время одной из своих поездок. Попробовав ее выпечку, Гитлер определенно к ней пристрастился. Невероятно, но факт: хлеб бесперебойно доставляли в канцелярию до самых последних дней Третьего рейха.

Одним осенним утром 1940 года мне поручили отнести в апартаменты фюрера прибывшие за ночь депеши. Подобного рода почту мы должны были складывать на небольшом табурете, специально для этого стоявшем в рабочем кабинете Гитлера. Случалось, что стопки бумаг мы заносили прямо в комнату Евы Браун: так Гитлеру было проще добраться до почты, ибо его спальня напрямую сообщалась с ее комнатой. Было еще достаточно рано. Я вошел без стука.

Шок. Ева Браун была еще в постели, практически нагая, в одной коротенькой ночной рубашке. Я уж было решил, что все кончено. Что меня выставят, прогонят взашей. Никто из моих товарищей меня не предупредил, даже словом не обмолвился, что она в Берлине, а не в Бергхофе, в горах, где она проводила большую часть своего времени. Я затаил дыхание. Окаменел от ужаса. Тут Ева выпрямилась на кровати и жестом дала понять, что ничего страшного не случилось и волноваться совершенно не о чем. Я отвернулся и, врезавшись по пути в дверь, галопом выбежал из комнаты. Никаких последствий не было. Ева Браун никогда об этом не заговаривала. Не сделала ни замечания, ни даже пространного намека. Никто ничего не узнал. Надеюсь.

Праздник Евы Браун

В октябре Гитлер снова прилетел в Берхтесгаден. Я, в свою очередь, приехал в тот же день, что и он, или немного позже. Зато я прекрасно помню его отъезд во Францию и дальше к испанской границе на личном поезде. Ходили слухи, что он уезжает из Бергхофа для встречи с Франко в Эндайе.

Как только Гитлер уехал, Ева Браун устроила праздник. Она моментально изменилась, стала смешливой и жизнерадостной. Казалось, она внутренне расслабилась, как будто хотела сказать, что нужно во что бы то ни стало воспользоваться этим отъездом, этими мгновениями свободы, что все, в том числе и персонал, должны были принять в этом участие и разделить с ней ее радость.

Нас было двое, Карл Тенацек и я. Двое «молодых», оставшихся в Бергхофе, тогда как все остальные уехали вместе с Гитлером.

Ева Браун зашла к нам и попросила пройти в гостиную, чтобы присоединиться к остальным. «Девочкам ведь надо с кем-то танцевать!» — засмеялась она. Мы пошли за ней. Люди смеялись и пили, звучал модный тогда фокстрот. Мы с товарищем устроились в уголке. Я немного перекусил, перехватил что-то у буфета, перекинулся парой слов с Гретель, официанткой, подававшей напитки, но за весь вечер я так ни разу и не потанцевал. Я не мог себя представить танцующим с подругой шефа. Это было не принято.

В течение следующих лет я понял, что Ева Браун, которая никогда не сопровождала Гитлера в его поездках, очень менялась, когда он уезжал. За исключением последних месяцев рейха она всегда лучилась от радости, светилась молодым задором. Тогда как на более или менее официальном приеме она, казалось, блекла, даже в собственной комнате незадолго до начала более или менее официального приема, словно тушевалась. Зато в узком кругу друзей — Герты Шнайдер, Генриха и Эрны Хоффман, австрийки Марион Шёнман или Маргарет Шпеер — она сразу обращала на себя внимание, становилась душой компании.

Без вопросов

Конечно, я, как, вероятно, и многие мои товарищи, следил за тайными отношениями Гитлера и Евы Браун. Но вопросов не задавали. Все близкие знали о том, что они вместе, но даже подумать о сути их отношений означало позволить себе слишком много. На людях Гитлер не уставал повторять, что у него «нет времени на женщин». На том и стояли. Ева Браун была его частной собственностью, частью того личного окружения, которое принадлежало только ему, если можно так выразиться. Во всяком случае, ситуация эта не вызывала никаких вопросов и меня совершенно не шокировала.

Работая на коммутаторе в канцелярии, можно было слышать все, что говорилось по телефону. Но никто не слушал. Мы имели право прослушивать телефонные линии только в технических целях и дальше заходить не решались. Во всяком случае, молодежь. Думаю, всем нам было немного страшно. За это могли запросто выставить вон. Поговаривали, что одного из членов бегляйткоммандо уволили за чрезмерное любопытство.

Когда поступал звонок для Гитлера, его сначала регулировали по звуку, тональности и громкости. Часто, чтобы было лучше слышно, приходилось добавлять низких или высоких частот. Если в трубке слышалось потрескивание, мы старались улучшить качество звука. Когда все было налажено, открывали линию, и на время всего разговора загоралась лампочка Гитлера.

Насколько я знаю, у Гитлера не было особо конфиденциальных телефонных разговоров. И ни с кем он не поддерживал регулярной связи по телефону. Когда он жил в Берлине, а Ева Браун в Бергхофе, они перезванивались очень редко, уж во всяком случае, точно не каждый день. Если Гитлеру звонили из его альпийского замка, телефонистка говорила только «Бергхоф» и «апартаменты», этого было достаточно.

Никогда не видел писем от Гитлера, адресованных Еве Браун, как, впрочем, и писем фюреру от нее. Если такие письма существовали, то, должно быть, их передавали напрямую через Юлиуса Шауба или Мартина Бормана.

Все новости, депеши и телеграммы проходили через наши руки. Они приходили днем и ночью, десятками, сотнями. Постоянный наплыв вестей и сообщений, которые поступали отовсюду: из информационных агентств, от партийных руководителей, политиков и военачальников. Посланиям не было конца, и все для того, чтобы постоянно держать фюрера в курсе дела. Формально нам было запрещено читать их содержание. Эрих Краут, член отряда, тот самый, который в первые дни моей работы в канцелярии указал мне обходной путь для того, чтобы не встретиться с фюрером, некоторое время спустя был уволен за то, что держал у себя присланные депеши.