Тело Гитлера уже лежало на полу. Линге, Гюнше, Кемпка и кто-то незнакомый мне из службы безопасности приподняли его, чтобы обернуть в серое одеяло. Я поинтересовался у Хентшеля, что они собираются делать, он ответил только: «Ждем». Затем четверо мужчин вынесли тело Гитлера через запасной выход. Как сейчас вижу его ботинки, виднеющиеся из-под одеяла. В этот момент я ушел, окончательно решив сообщить о случившемся Новой канцелярии.
Шедле, сидя в своем рабочем кабинете, никак не отреагировал на мой краткий доклад. Сидел, как каменный, с остановившимся взглядом. Через некоторое время пробормотал что-то вроде «так, понятно…», а потом велел мне возвращаться на место и заниматься своим делом.
Едва я успел войти в наш коридор, как ко мне подбежал Рецлаф с криком «Шефа жгут! Пошли, поднимемся, посмотрим!». Я ответил, что об этом не может быть и речи. Так мы и простояли там, молча, не двигаясь, несколько минут. Думаю, мы были парализованы страхом. Мы знали, что Генрих Мюллер, глава гестапо, бродит где-то поблизости, на улице вокруг канцелярии. А совсем недавно я его даже видел в бункере. И Рецлаф и я опасались, что, увидав нас рядом с телом Гитлера, «Гестапо Мюллер», как его называли, пристрелит нас на месте. Он, может быть, подумает, что это мы ответственны за его смерть.
Рецлаф решил уйти. Какое-то время он еще колебался, но потом окончательно решился покинуть бункер. Мы попрощались. Больше я его никогда не видел.
После обеда последние оставшиеся обитатели бункера собрались вокруг Геббельса и Бормана. Видел там Монке, Аксмана, генералов Бургдорфа и Кребса. Поскольку Кребс бегло говорил по-русски, ему поручили наладить связь с советским командованием. В этот момент ко мне зашел техник Герман Грец, неся на спине катушку с проводом. Сказал, что проложит подземную линию, чтобы обеспечить связь с передовыми позициями противника, «до Циммерштрассе, метров на четыреста к югу». Перед уходом он показал мне на коммутаторе линии, которые обязательно должны были быть свободны для того, чтобы его маневр удался.
Через час он вернулся вместе с Монке и солдатами СС. Я попробовал выйти на связь, но безрезультатно, сигнал не проходил. Пришлось Грецу идти обратно. И еще до того, как он во второй раз вернулся, в моих наушниках зазвучал голос советского солдата. Я быстро крикнул ему: «Подождите, подождите, сейчас с вами будет говорить генерал Кребс!» — и передал Кребсу трубку. Мы все сгрудились вокруг него, вглядываясь в его губы и ни словечка не понимая из того, что он говорил. Разговор показался мне очень долгим.
В бункере снова начались споры. Через некоторое время, среди ночи, ушел Кребс. Через три или четыре часа он вернулся. Насколько я понял, от нас требовали безоговорочной капитуляции, категорически отвергнув выдвинутое, кажется, Геббельсом предложение о равноправных переговорах. Это был крах. Полный крах.
Первого мая последние заложники бункера стали постепенно расходиться. Они уходили несколькими группами. Что до меня, то ко мне никто не заходил. Даже мой начальник Шедле. Мы были вдвоем с Хентшелем, одни, то в коридоре, то в помещении коммутатора, и видели их последние приготовления. Перед тем как покинуть канцелярию, люди из близкого окружения, кроме Бормана и Аксмана, заходили также к Йозефу и Магде Геббельс, чтобы проститься: Гюнше, Монке, Линге, Кемпка, секретарши, Вальтер Хевель и Вернер Науман.
Геббельс решил покончить жизнь самоубийством в бункере вместе со своей женой. Детей ожидала та же участь. Вечером Магда Геббельс прошла мимо меня в слезах, зашла в соседнюю комнату. Она совершенно спокойно начала раскладывать на столе игральные карты. Из ее комнаты вышел Геббельс. Стоя немного в стороне, он долго смотрел на свою жену. Потом вдруг спросил, что она делает. «Раскладываю пасьянс», — ответила та, не глядя на него. Через некоторое время зашел Артур Аксман, взял стул. Завязался разговор, они вспомнили прошлое, годы сражений и борьбы. Магда ненадолго выходила, чтобы в помещении верхнего бункера приготовить кофе. Ее дети лежали в нескольких метрах, в соседней комнате.
Вечером снова устроили совещание. Йозеф Геббельс был очень взволнован и без конца ходил по комнатам бункера. Остановившись подле меня, поинтересовался, не было ли ему звонков. Я ответил, что ему звонили, в том числе генерал Вайдлинг, и несколько раз лейтенант Зайферт — он трезвонил через каждые пять минут. «Это не имеет никакого значения. Война проиграна», — ответил он и вернулся в свою комнату.
Я решил уйти. В подземных коридорах Новой канцелярии встретил Артура Аксмана, который предложил присоединиться к его группе. «Я зайду за вами», — бросил он мне.
Когда я вернулся на пост, из своей комнаты вышел Геббельс. Подошел ко мне, спросил: «Кто еще остался?» Я назвал Аксмана, Монке и еще тех, кого видел. «Так ведь почти никого нет!» — воскликнул он. Я объявил ему о своем намерении уйти. Геббельс попросил меня подождать, сказал, что в данный момент это невозможно. Он вернулся в свой кабинет и захлопнул дверь. Где-то через четверть часа он вышел уже совершенно спокойным. «Ну что ж, мы научились жить и сражаться, теперь нам предстоит научиться умирать. Вы можете быть свободны. Все кончено». Он пожал мне руку, чего в прошлом никогда с ним не случалось. Я попрощался с ним молча, наклоном головы.
В первый раз за долгое время я чувствовал невероятную радость. Этот миг стал для меня настоящим освобождением, я испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Силы мои были на исходе, советские войска — в нескольких метрах, от жены я вот уже несколько дней не получал никаких известий, и все равно на душе стало намного спокойнее.
Я выключил коммутатор и выдернул все провода. Мы с Хентшелем обменялись письмами, адресованными нашим женам, на тот случай, если один из нас не доживет до конца войны. Он сказал, что должен задержаться еще ненадолго, чтобы наладить подачу воды и электричества в медицинский кабинет под Новой канцелярией. Уже уходя, я в последний раз окинул взглядом бункер. Было пусто. Остались только Йозеф и Магда Геббельс, которые заперлись в дальней комнате, и Хентшель. Я был последним солдатом, уходившим из этого царства смерти.
Йозеф и Магда Геббельс покончили с собой минут через пять после моего ухода из бункера. Об этом я узнал уже в пятидесятых годах, когда снова встретился с Хентшелем. В тот момент, когда они умерли, я пробирался по катакомбам Новой канцелярии. Я хотел перекусить в столовой и сообщить Шедле о своем уходе. Однако от полного изнеможения не смог далеко уйти, рухнул на пол где-то в уголке и моментально уснул.
Плен
2 мая перед рассветом я проснулся. Вокруг все еще было спокойно. Тогда я, не мешкая, пустился в путь, имея при себе из оружия только пистолет да еще карманный фонарик. В подземных коридорах и комнатах царило запустение, все их обитатели давно ушли. Чтобы выйти на улицу, мне пришлось пролезть, как мне когда-то советовал Шедле, через маленькое подвальное окошко, выходящее на тротуар Вильгельмштрассе. Это был самый настоящий прыжок в неизвестность. Развалины полыхали, улица была разворочена снарядами. Перейдя через дорогу, я оглянулся: здание Старой канцелярии все еще стояло.
Я пошел дальше, побежал через Вильгельмплац и спустился по лестнице на станцию «Кайзерхоф». Вход в метро был весь изрешечен пулями. Внизу было черным-черно от столпившихся людей. Мужчины, женщины, дети сидели на ступенях, на перроне, везде. Помню, посреди этого неописуемого хаоса два молодых гитариста играли какие-то гавайские мелодии. Тоннель метро не был освещен. Я прошел по нему до станции «Штадтмитте» и вышел на «Фридрихштрассе». Там я встретил Хайнца Линге и сотрудника отряда Гельмута Фрика. Поинтересовался у Линге, где все остальные, — он не знал. «Ну, что будем делать?» — спросил он. Я ответил, что нам бы надо пройти до моста Вайдендаммер. «Невозможно! Мы как раз оттуда. Там русские! Там подбитый танк, повсюду трупы. Мост на прицеле у Красной армии. Они все видят, стреляют по всему, что движется», — ответил он. Тогда вместе с остальными солдатами мы решили продвигаться к северу, но не выходить на улицу, а идти по подземным тоннелям.