Между тяжелыми коричневыми шторами висел портрет Нацлидера. Под ним, за столом, на котором не было ничего, сидел человек.
— Первый раз здесь? Волнуетесь? Не стоит, — снисходительно произнес он.
Каждое его слово задевало Телля. Хотелось спросить, зачем он здесь, ведь он ничего не сделал.
— Мы позвали вас, чтобы вы помогли нам разобраться, — хозяин кабинета, опять снисходительно, показал на стул.
Телль сел.
— Вам? — спросил с недоверием он.
Телль весь напрягся. Руки, которые он не мог засунуть в карманы штанов, держали друг друга под свернутой курткой. Спина уперлась в спинку стула.
Но человек не услышал вопроса. Он положил на стол лист бумаги, ручку, потом еще один лист.
— Вы знакомы ведь с… — наклонившись над вторым листом, человек прочел неизвестное Теллю имя.
— Я никогда не слышал о нем, — немного покопавшись в памяти, ответил Телль.
Незнакомое имя озадачило его.
— Это тот учитель, который ходил к вам домой, — подняв глаза на Телля, пояснил хозяин кабинета.
— Да, к нам приходил учитель, заниматься с сыном, — теперь Телль догадался, что приход к ним домой нацполов с инспекторами, и его вызов сюда — связаны.
— Вы оставляли этого человека наедине с вашим ребенком?
— Они занимались в комнате сына, — ответил, как было, Телль.
— Под вашим присмотром? Вы были дома в тот момент? Или жена? — настойчиво спрашивал человек.
— Конечно! Как бы тогда учитель смог попасть к нам в квартиру?
И тут Телль понял, что сказал лишнее. Руки под плащом сжали друг друга еще сильнее. Главное, чтобы сейчас человек с той стороны стола не задал вопрос про то, почему Ханнес сам не мог ему открыть дверь. Но человека эта деталь не интересовала.
— То есть, вы находились в квартире во время занятий? Или прям в одной комнате? — уточняя, спросил он.
— Ну, с самого начала учитель сказал, что станет заниматься с сыном только в присутствии меня или жены. Кто-то из нас всегда был во время занятий рядом.
— Понятно. И ничего странного не заметили?
— Я в математике не очень, — Телль ответил так, как понял вопрос.
— Вы слышали, о чем учитель говорил с вашим сыном? Что он делал?
— Да, — Телль все хорошо помнил, но не мог уяснить, для чего все эти вопросы. — Учитель держал учебник или тетрадь и объяснял Ханнесу какие-то задачи, решения.
— Понятно.
Значит, дело таки не в Ханнесе. Телль чуть расслабился и даже сам задал вопрос.
— Что он сделал?
— Он гей.
Телль отпрянул назад. Геи — одни из тех, кого считали врагами нации. Телль беспомощно посмотрел в сторону — и столкнулся взглядом с портретом главы Нацбеза. Вокруг не было ничего, за что он мог бы зацепиться. И тогда Телль стал смотреть на свои колени.
— Значит, его признают врагом. Но почему? — не поднимая головы, спросил он.
Такого вопроса человек с той стороны стола не ожидал. Разжевывать подобные вещи, тем более — взрослому мужчине… Ну ладно.
— Нашей нации нужно здоровое потомство, сильные дети, которые вырастут, окрепнут и займут наше место. А от геев какое потомство? Они живут противоестественной половой жизнью. Они разрушают нацию.
Видя, что Телль принял его ответ, человек придвинул к нему лист бумаги с большими печатными буквами — "Протокол допроса свидетеля".
— Вам надо написать… — человек положил рядом с листом авторучку.
— Что написать? — напрягся Телль.
— Показания. Напишите, как учитель к вам приходил, что делал. Этого достаточно.
— Достаточно для чего?
Человек на той стороне стола смотрел на него и молчал. Он ждал, что Телль поймет сам. И Телль понял.
— Я не буду, — покачав головой, Телль отодвинулся вместе со стулом.
От звука царапающих пол ножек лицо человека чуть дернулось. Когда стул остановился, оно снова стало спокойным.
— А вы подумайте, — тихо сказал человек и уточнил: — О сыне подумайте.
Телль стиснул зубы. Они заскрипели.
Прощение
То, что Телль сделал, грызло его изнутри, не давало покоя. Он не знал, как ему теперь смотреть в глаза сыну. Он доходил до двери комнаты Ханнеса, но готовая открыть ее рука опускалась вниз.
— Надо просто пережить, — говорил себе Телль.
Никогда раньше сам с собой он не разговаривал.
Переживания становились все тяжелее, и только слова признания, которые рвались наружу, могли освободить переполненную совесть.
Когда Телль рассказывал Фине, его голова горела от стыда.
— Ты бы все равно ему ничем не помог, — была уверена жена.