Монах с удивлением отметил, что корабль, всего лишь несколько часов назад пребывавший в прекрасном состоянии, теперь беспомощно болтался среди огромных темно-серых волн, обрушивающихся на него со всех сторон. Эти волны рвали канаты, заставляли скрипеть и трескаться древесину, обдавали мелкими брызгами, из-за сильного ветра превращавшимися в острые иголки и больно вонзавшимися в незащищенную одеждой кожу тех, кто находился на мостике. Стоявший в двух шагах от монаха — в данной ситуации эти два шага можно было бы приравнять к двум лигам[1] — капитан Вильнёв всматривался в темноту, пытаясь разглядеть за громадными пенящимися волнами другие корабли их флотилии. Держась за поручни одной рукой, капитан другой указывал лоцману, куда нужно направлять судно, и выкрикивал что-то. И хотя лоцман кивал ему в ответ, вряд ли он мог расслышать и половину того, что пытался сказать капитан. Хоан Калабона, промокший до нитки и изо всех сил вцепившийся в поручни, мысленно спрашивал себя, а не возжелал ли Господь Бог, чтобы их путешествие закончилось прямо здесь, в этих водах.
Прошло уже почти восемь недель с того момента, как они под прикрытием ночной темноты вышли из порта Ла-Рошель в открытое море. Восемнадцать кок[2] длиною от семидесяти до восьмидесяти футов взяли курс на запад, увозя в своих трюмах весьма ценный груз. Трюмы были забиты до отказа. Более того, чтобы поместить весь груз, пришлось выкинуть из трюмов камни, служившие в качестве балласта. Двадцать два дня потребовалось на то, чтобы, не заходя ни в какие порты, достичь Счастливых островов и на одном из них, самом западном, под названием Гомера, пополнить запасы воды, овощей и фруктов. После этого флотилия плыла по океану целых двадцать пять дней (а может, даже двадцать шесть или двадцать семь — какая теперь разница?). Питьевую воду, которая уже начала портиться, несколько дней назад начали выдавать только по одной большой чашке в день на закате солнца. Овощей и фруктов хватило всего на неделю, и даже червивое сушеное мясо теперь вспоминалось как настоящее лакомство. На перегруженных судах для съестных припасов было выделено так мало места, что их запас очень быстро истощился. И если в ближайшие дни Господь не выведет их корабли к какому-нибудь большому острову, они превратятся в призраков, плывущих на тот свет.
Однако неистовый шторм отодвинул все заботы на второй план.
— Брат Хоан!
Услышав, что его зовут, монах открыл глаза и увидел прямо перед собой старшего боцмана, по лицу которого обильно струилась дождевая вода.
— Идите вниз! — крикнул боцман. Его голос почти полностью заглушался ревом бушующего моря и ветра. — Находиться здесь слишком опасно!
Калабона в ответ лишь отрицательно покачал головой. Старший боцман чертыхнулся, сплюнул сквозь зубы и, постояв в нерешительности несколько секунд, отвернулся, чтобы продолжить бороться со штормом.
Хоан Калабона опустился на скользкую палубу и, стоя на коленях и обхватив одной рукой стойку поручней, соединил обе ладони на уровне груди, чтобы помолиться. Его поза, конечно, была не очень-то подходящей для молитвы, как не очень подходящим было место для нее, однако в подобной ситуации ему только и оставалось, что молиться.
Внезапно монах заметил, что драгоценный перстень, немой свидетель всех его жизненных невзгод и страданий, который прежде плотно сидел на пальце, теперь болтается на нем. Хоан и в самом деле так сильно похудел, что ему приходилось подвязывать веревкой штаны, чтобы они не спадали с него. Похудел, конечно, не только он — все его товарищи, участвующие в этом путешествии, с каждым днем становились все более похожими на ходячие скелеты. Но одна лишь мысль о том, что он может потерять вещь, ставшую символом смысла его существования, испугала монаха больше, чем этот жуткий шторм. Аккуратно приоткрыв висевший у него на шее маленький кожаный мешочек, брат положил в него то, что отождествлялось с последней надеждой ордена и из-за чего неисповедимые пути Господни привели его, Хоана, на этот корабль. И вот теперь, в эту промозглую ноябрьскую ночь, он стоит на коленях на палубе и молится прямо посреди урагана о спасении своей жизни.
Хоан закрыл глаза и, попытавшись хотя бы на время забыть о свирепом шторме, стал молиться Господу, прося его о спасении своей собственной души и душ тех несчастных людей, которые боролись за свои жизни посреди беснующейся водной стихии. И вдруг он услышал — нет, скорее даже не услышал, а почувствовал всеми своими внутренностями — ужасный скрежет где-то под ногами. Это могло означать только одно: их прочнейшая кока, построенная в расчете на то, чтобы выдерживать даже самые сильные северо-западные ветры, получила смертельное ранение и теперь уже никогда не доплывет до места назначения.