Остаток дня я посвятил тому, чтобы превратить свою квартиру в более-менее пригодное для жизни место, а вечером, при свете свечей, решил заняться своим «сокровищем», Достав загадочный предмет из таза с аммиачным раствором, в который я положил его сразу же по приезде, и вооружившись щипчиками и щеткой, я начал аккуратно освобождать металл от обволакивающей его коралловой корки. К слову, многолетние наслоения, подвергнувшись воздействию аммиака, отделялись уже гораздо легче.
Я терпеливо сдирал коралловую массу слой за слоем, и мне в конце концов, уже глубокой ночью, удалось полностью очистить свою находку, если не считать покрывавшей ее в некоторых местах зеленой корки, которую я пока не решался трогать. На моей находке, которая и в самом деле оказалась колоколом, имелись две опоясывающие ее в средней части полосы, а между ними виднелись наполовину стершиеся символы — то ли буквы, то ли рисунки, — детально изучать которые посреди ночи мне, естественно, не хотелось. Будучи не в силах бороться со сном, я решил отложить свои изыскания до утра и завалился спать. Однако, уже поднявшись из-за стола и собравшись задуть свечи, я не выдержал и решил еще разок внимательно осмотреть свою находку.
Мерцающий свет отражался от поверхности колокола какими-то фантасмагорическими отблесками, с помощью которых колокол, как мне показалось, отчаянно пытался поведать свою историю. Но, к сожалению, этот язык был мне непонятен.
К середине следующего дня в моей квартирке уже имелись электричество и вода. Более того, моя матушка, хотя и с большой неохотой, все-таки сообщила мне номер телефона профессора Кастильо. Я зашел в телефонную будку на углу улицы и набрал этот номер.
— Алло! Профессор Кастильо?
— Да, это я, — раздался с другого конца линии твердый голос.
— Вас беспокоит Улисс Видаль.
— Улисс? — Мне показалось, что голос на другом конце линии дрогнул.
— Он самый. Как поживаете, проф?
— Замечательно! — живо ответил профессор Кастильо. — А ты? Давненько я о тебе ничего не слышал! Ты сейчас где, в Барселоне?
— Да, приехал сюда пару дней назад. Мне хотелось бы с вами встретиться… если, конечно, это возможно.
— Ну конечно, возможно! В любой момент, Улисс, когда захочешь.
— Может, завтра?
— Хорошо, только давай во второй половине дня. Придешь ко мне домой?
— Спасибо за приглашение, но я предпочел бы, чтобы вы пришли ко мне. Я хочу вам кое-что показать.
— Что именно?
— Я и сам еще толком не знаю, что это такое. Мне хотелось бы, чтобы вы пришли и посмотрели на этот предмет.
— Ты все еще живешь в квартире своей бабушки?
— Да, именно там. Приходите в шесть, ладно?
— Хорошо, приду, — сказал профессор, а затем, после небольшой паузы, добавил: — По-видимому, что-то очень древнее.
— О чем это вы?
— О том предмете, который ты хочешь мне показать. Он, наверное, очень древний, а иначе зачем бы тебе понадобилось обращаться к нудному преподавателю средневековой истории, тем более уже ушедшему на пенсию?
Все мои последующие попытки договориться по телефону о встрече с кем-нибудь из моих лучших друзей закончились безуспешно. Они отделывались от меня не очень-то оригинальными отговорками типа «много работы в офисе», «мне нужно сдать машину в мастерскую» и «я на этой неделе очень сильно занят». Впрочем, я на них не обиделся. Они все успели жениться и были связаны по рукам и ногам кучей всевозможных дел и обязанностей, утратив в свои тридцать лет былую энергию и оптимизм. Это был один из тех моментов в жизни, когда я чувствовал себя ужасно одиноким, все больше и больше теряющим связь со своими друзьями и с каждым днем отдаляющимся от некогда привычного для меня мира, в который я уже давным-давно не вписывался. Иногда даже начинало казаться, будто все остальные люди знали нечто такое, чего мне никто не объяснил, но о чем мне обязательно нужно узнать, если я хочу и впредь ощущать себя частью общества.
Но что я мог поделать? Если человек не обременен семьей и не очень-то обеспокоен тем, что думают о нем другие люди, он постепенно обнаруживает, что многие из ранее казавшихся ему вполне естественными поступков начинают терять для него всякий смысл.
Вполне возможно, что я, как мне однажды сказала знакомая женщина, остался таким, каким был в двадцатилетнем возрасте, и жил сейчас в мире иллюзий, думая лишь о сегодняшнем дне. Эдакий убежденный приверженец девиза «Carpe diem»[3]. Но вот что я знал наверняка, так это то, что не соглашусь променять свою теперешнюю жизнь ни на какую другую. Тем не менее этим вечером мне было очень грустно, и я отправился в мой любимый бар «Кораблекрушение», размещающийся в корпусе старого судна. Мне вдруг захотелось утопить свою печаль в джине и, возможно, даже наклюкаться этой тоскливой сентябрьской ночью до такой степени, чтобы жизнь — пусть даже и ненадолго — снова показалась прекрасной и удивительной.
3
Carpe diem — «лови день» (девиз эпикурейства, призывающий пользоваться радостями сегодняшнего дня и не терзать себя раздумьями о будущем) (