Кроме дочерей Алекс, за все время ужина не проронивших ни слова, Китти тоже выглядела очень подавленной. Ее фразы напоминали реплики из плохой пьесы.
Дафна сочувственно подумала: «Бедная Китти! По крайней мере у меня есть дети».
Когда Дафна и сестры начали убирать со стола, Лидия вдруг сказала:
– Оставьте это, Нина и Лори помоют посуду. – И, обернувшись к внучкам, ласково спросила: – Не возражаете, девочки? Мне надо сказать пару слов вашей маме и тетушкам. Мы скоро вернемся и вытрем тарелки.
Кайл и Дженни испуганно взглянули на Дафну, но Роджер тут же весело предложил:
– Хотите вместе со мной посмотреть телевизор? Идемте, может, найдем что-нибудь интересное.
Сестры поднялись вслед за Лидией в спальню, где отец и мать спали сорок лет и где зачали своих детей. Дафна решила, что час признаний настал и сейчас они услышат то, что втайне желали и боялись услышать. А вдруг мама сейчас расскажет о том вечере, когда она поднялась по этим же ступеням и достала пистолет из ящика, спрятанного на верхней полке платяного шкафа?
Китти обменялась с ней тревожным взглядом. Сестра тоже чувствует важность момента. Даже Алекс, поднимавшаяся первой, еле переставляла ноги, словно стараясь оттянуть неизбежное.
«Мы все потеряли не только отца, но и часть нашей жизни», – подумала Дафна.
Войдя в спальню, она опустилась в кресло, стоявшее между окнами. На улице шел проливной дождь, и горизонт терялся в туманной дымке. Назавтра тоже обещали дождь. Значит, дети не пойдут гулять и будут капризничать весь день. Мама собиралась поплавать в заливе. Не передумала ли она? Может, ждет, пока установится хорошая погода? Надо было настоять на своем и перебраться к ней на время. Маме нельзя быть одной.
Дафна окинула взглядом комнату, почти не изменившуюся со времен ее детства. Даже зеркало над трюмо наклонено под тем же углом, и в нем все так же отражаются семейные фотографии на стене. Мамино влияние наиболее ощутимо здесь, в этой комнате, чем где-либо еще. Все здесь соответствует ее вкусу – простая дубовая кровать, и туалетный столик, и нежные акварели, развешанные по бледно-желтым стенам. Из антиквариата здесь сохранились только фамильные предметы по маминой линии – кресло-качалка, в котором сейчас сидела Китти, досталось им в наследство от маминой прабабушки Агнес Лауэлл.
О чем думала мама в тот вечер, встав на деревянный стул и шаря на верхней полке шкафа? А когда ее пальцы нащупали металлический ящик, сознавала ли она, что сейчас перейдет ту грань, за которой осталась спокойная счастливая жизнь, и пути назад не будет?
Дафна наблюдала, как Лидия достает с трюмо коробку из-под шляпы, и на мгновение ей почудилось, что это металлический ящик с крошечным замочком.
Она зажмурилась… и увидела перед собой лицо Джонни, его усмешку и холодный оценивающий взгляд, который никогда не прощал и не просил о пощаде. То, о чем Дафна узнавала из газет – ограбления, убийства, пожары, – со всем этим Джонни был знаком не понаслышке. Вот бы и ей стать такой же мужественной и хладнокровной и научиться принимать этот суровый мир таким, какой он есть. «Господи, дай мне силы…»
В комнате воцарилась напряженная тишина. Три пары глаз неотрывно следили за Лидией.
Сев на узкую скамеечку у кровати, Лидия наконец обратилась к дочерям:
– У меня есть кое-какие реликвии, и я хочу передать их вам, девочки. Каждая получит свой особенный подарок. – Она улыбнулась, и Дафна заметила глубокие морщины там, где раньше были ямочки. – Знаю, вы не этого от меня ждете. Но боюсь, я обману ваши ожидания. Я не могу объяснить вам то, что случилось с вашим отцом. Это гораздо сложнее, чем вы думаете, хотя я уверена, что вы уже знаете все или почти все.
Лидия перевела взгляд с Дафны на Китти и Алекс и беспомощно развела руками. Золотое обручальное кольцо, которое она сняла в тюрьме, снова поблескивало на безымянном пальце левой руки.
Алекс, присевшая на край постели, попыталась что-то сказать, но Лидия жестом остановила ее и продолжала:
– Я глубоко признательна вам за помощь и поддержку. – Тихий голос Лидии завораживал, как шуршание тафты, которое Дафна помнила с детских лет – мама склонялась в темноте над ее кроваткой, чтобы поцеловать дочь и пожелать спокойной ночи. Шорох платья, аромат маминых духов и запах мартини, выпитого на празднике, навевали Дафне сладкие сны. – Все вы вели себя мужественно и достойно в этой непростой ситуации. Да, даже ты, Алекс. Я знаю, тебе это было труднее пережить, чем твоим сестрам, но ты держалась молодцом. Мне достаточно того, что ты пришла ко мне сегодня.
– Может, ты все-таки объяснишь нам? – в отчаянии воскликнула Китти.
Лидия печально покачала головой.
– Это теперь не имеет значения, поскольку, что бы ни случилось, отныне я никогда не буду свободна. Не удивляйтесь, я с этим вполне смирилась и хочу только одного – чтобы и вы обрели душевный покой. – Она сняла с коробки крышку, обтянутую выцветшей тканью. В этой шляпной картонке хранились пуговицы, кружева, остатки пряжи и старый черепаховый гребень с отломанными зубчиками – словом, все, что жаль было выбросить.
Со дна шляпной коробки Лидия достала бархатную коробочку и протянула ее Алекс.
– Эту алмазную брошь твой отец подарил мне на двадцатипятилетие нашей свадьбы. Можешь оставить ее у себя или продать – мне все равно. Твой отец подарил мне ее только потому, что… – Глаза Лидии наполнились слезами. – Скажем так, она слишком роскошная – не в моем вкусе.
Растерянно взглянув на коробочку, Алекс открыла ее. Дафна заглянула ей через плечо и ахнула. Роскошная – не то слово! Брошь была великолепна – изящная корзиночка из платины, в которой сверкал алмазный букетик.
Лидия ни разу не надела эту брошь, и никто из сестер не знал о ее существовании. Дафна смотрела на драгоценную вещицу как завороженная. Даже Алекс, которую не так легко было удивить, глубоко тронул подарок.
Глаза ее заблестели от слез и она пробормотала:
– Не знаю что и сказать. Я не ожидала такого… Это… это царский подарок, мама.
– Не благодари меня, – улыбнулась Лидия. – Это подарок. Я хочу, чтобы ты нашла ему достойное применение – поступи с ним по своему усмотрению. Теперь ты, Дафна… – Она вновь зашуршала бумагой и, вытащив из коробки дневник в красном кожаном переплете, протянула его Дафне как реликвию. – Это больше, чем мои объяснения, поможет тебе понять то, что ты желала бы знать. Я вела его с шестнадцати лет, пока не появилась ты. После этого у меня уже не было времени на такие пустяки. – Лидия улыбнулась. – Когда ты будешь писать о том, что произошло в нашей семье, а ты сделаешь это – должна сделать, – надеюсь, тебе пригодятся мои записки.
– Писать о том, что случилось? – в смятении воскликнула Дафна. – Неужели ты думаешь, что я способна на это? Сделать из нашей трагедии бестселлер и заработать на нем деньги?
Лидия покачала головой, и по щеке ее покатилась слеза.
– Нет, Дафна, ты не права. Напиши хронику этих событий. Люди пожелают увидеть в твоей книге мученицу или жертву… так всегда бывает. Они удивятся, узнав, что мои надежды и мечты, тревоги и печали были вполне обыкновенными. И тогда поймут, что и я сама была такая же, как все – не лучше и не хуже.
Дафна прижала дневник к груди, едва сдерживая слезы. Луч солнца наконец пробился из-за туч, упал на шляпную коробку, заиграл на мамином обручальном кольце.
– Я… я попытаюсь, – прошептала Дафна.
– И наконец… – Лидия обратила взгляд на Китти. В голосе матери Дафне послышалась необычная нежность – она никогда так не говорила с сестрой. – Я долго думала, что тебе подарить, но несколько дней назад, увидев тебя в зале суда, приняла решение. – Она снова пошарила в коробке.
Солнечный луч осветил маленькую серебряную чашечку, и Китти тихо ахнула. Эта детская чашечка передавалась из поколения в поколение по маминой линии, начиная с ее прапрабабушки. На чашечке были выгравированы инициалы «КМЛ» – Кэтрин Мэри Лауэлл.