— О, меня тут уже знают? — удивился Игорь, чем вызвал взрыв хохота. — Я не то хотел сказать, — смутился он. Сенька фыркнул:
— Оговорка по Фрейду…
— Сенечка, золотце моё, а кто такой Фрейд?(1) — промурлыкала Зойка, устраивая свою медно-кудрявую голову у него на плече. Сенька подозрительно затих, с опаской покосившись на свою подружку. Потом пожаловался Игорю:
— Слова не могу сказать, такая умная. Бросить её, что ли? Й-й-и-и-х-х-х! — он легко подхватил Зойку на руки и дальше понёс так. Та потрепыхалась с возмущённым писком (явно для виду) и довольно притихла. Наташка требовательно посмотрела на Игоря, но как раз в этот момент Сенька, успевший вспотеть и запыхтеть, споткнулся и чуть не грохнул ношу наземь. Игорь облегчённо заметил:
— Вот, а я такого никогда не допущу.
— Хлипок современный мужчина, — разочарованно заметила Зойка Наташке, одёргивая короткую юбку. Наташка согласилась:
— И не говори, подруга. А может, оно так всегда было? Как там Сапфо(2) писала…
— Э! Э, э, э! — забеспокоился Игорь. Сенька похлопал глазами:
— А это кто?
— Потом объясню, — пообещал Игорь.
1. Зигмунд Фрейд — австрийский лже-психиатор, теории которого являются "незыблемым фундаментом" современной оправдательной психологии скотства, безраздельно господствующей на Западе. Вкратце — сводил все побуждения человека исключительно к сексу.
2. Древнегреческая поэтэсса, жительница острова Лесбос. Автор весьма вольных стихов, из-за чего её считают (безосновательно) чуть ли не основательницей т. н. "лесбийской любви".
— Купите нам ещё мороженого, — настырно потребовала Наташка. — Вон опять лоток.
— Они тут на каждом шагу, — проворчал Сенька, подсчитывая деньги. — Лопнете.
— Да ладно, я заплачу, — еле слышно шепнул Игорь. Сенька нахмурился, но потом кивнул со вздохом.
Во дворе дома возле лотка ребята увидели старших. Тут был отец Наташки и Сеньки, Геннадий Андреевич. Был атаман станицы Иргаш, отец Таньки. Ещё кто-то. С ними сидел Старик — бывший юнга Трофим Кротких. И там же был Роман Иванович, отец Дениса — с гитарой, хотя и не в своём обычном хипповском наряде. Сидя вокруг порядком подразорённого стола, все слушали, как он поёт…
— До сих пор я не верю
— Давайте выпьем, что ли? — предложил атаман и, увидев стоящих возле забора ребят, махнул на них рукой: — Брысь!
Брысь не брысь, но все четверо отошли, так и не купив мороженое. И, когда Игорь об этом напомнил, Наташка замотала головой:
— Да ну, неохота… — а Зойка добавила:
— Какие у них печальные лица… У отца тоже бывает такое, если он свою работу вспоминает… Неужели мы тоже так будем когдато?
— Мы так не будем, — мрачно ответил Сенька. — Мы просто не доживём.
— Ну тебя… — Зойка сильно ударила его по руке. А Наташка вдруг прочитала, глядя куда-то поверх крыш домов:
— Это Есенин, — пояснила она в ответ на взгляд Игоря. Тот кивнул:
1. Стихи В. Васильева
— Я знаю, представь себе.
Сенька с неожиданной злостью спросил:
— Почему у нас все праздники такие грустные?! Обязательно грустные, даже если веселимся — грустные! Что за чёрт?!
И все четверо вздрогнули от раздавшегося за их спинами голоса:
… сколько не берегись, а помрёшь… Русскому человеку хоть один час пожить, себя ощутить. Потому помрёт не своей смертью… Русский человек только на свет родится, а для него уж пули отлиты. Дитятей сиську сосёт, цветики на лужайке рвёт, а пули для него уж отлиты. Под пули… родимся, — они оглянулись и увидели, что их неслышно нагнали Генка со своей девчонкой, с Надькой. — Это Проханов. Повесть «Деревенские», — пояснил Генка.
— Ты ходишь, как кот, — не то укоризненно, не то восхищённо сказал Сенька. — Как кот с кошкой, — поправился он, глядя на высокую зеленоглазую Надьку так, что Зойка свела брови.
Старшие ребята рассмеялись, переглядываясь. И зашагали дальше. Они были отличной парой, прямо чок-вчок друг другу, как два кусочка головоломки. Игорь это видел превосходно и не ощущал никакой ущербности — завидовать Генке и Надьке было так же бессмысленно, как завидовать звёздам. Настоящим, тем, которые в небе…
— Интересно, она знает, что она красавица? — задумчиво и тоже без зависти спросила Зойка. — Игорёк, где таких выращивают?
— А я не знаю, — пожал плечами Игорь и плотнее взял под руку Наташку. — Я вообще про них толком ничего не знаю… О, наши!
Действительно, вся компания — включая "иностранных волонётров", валила навстречу. Начался шумный обмен приветствиями.
— А ты чего, тоже казак? — с ходу подколол Игорь Званко. Серб подтвердил:
— Природный.
— Хватит гнуть! — звонко закричал Денис. — Пошли, там как раз «ветерок» кончили монтировать, сейчас полетаем!..
… Ослеплённый турками казак Антон Рушайло повесился у себя дома, над порогом, очевидно, в конце праздника. Чем он перед этим напоил семилетнего Вову — осталось неизвестным, но мальчик, лежавший на кровати совершенно спокойно, уже не дышал.
Их нашли ближе к вечеру, когда заносили подарки от станицы.
Автобусы с ОМОНом подоспели в тот момент, когда митинг на площади достиг наивысшей точки накала. Вместе с ними вернулся бледный, как варёное яйцо, губернатор.
Казаки, среди которых было больше половины вооружённых — и не нагайками, хотя пока и не «калашами» — развернулись фронтом, мешая ОМОНовцам окружить площадь. Женщины и младшие ребята не уходили, толпились за спинами старших. Игорь заметил, что в толпе много отдыхающих, таких же озлобленных, как и сами казаки. ОМОНовцы неуверенно переглядывались — их было намного меньше, а перед ними были не футбольные фанаты, не деды" ахтивисты" с портретами Ленина и Сталина — здоровые молодые мужики, у каждого за спиной — армия… И опасно — и свои, как ни крути. Со стороны казаков сыпались многоэтажный мат и жуткие угрозы. Подъехали несколько телевизионных передвижек.
— Мужики! — орал командир ОМОНа. — Ну мужики же!!!
Его крыли по матушке:
— Мы тебе, итить твою, не мужики, а казаки!
— "Господа казаки" к нам обращайся, мурло!
— Счас пойдём и всех бородатых по аулам на вяленку поразносим!
— "Губа", сука, иди сюда, отвечай народу!
— Камеры в дом! В дом камеры! Пусть снимают!
— Ментовозки на х… й! Сожжём к чертям, вот вам крест!!!
— Атаман! Иргаш, Тимоха! Говори!
— Атаман, давай!
— Тихххааа, казаки, атаман говорить будет!
Отец Таньки (она сама стояла в толпе, держась за плечо Генчо) вышел между ОМОНом и казаками. Повёл ладонью, стирая остатки шума. Его голос — резкий, с металлическими нотками, неприятный — легко донёсся до всех углов площади:
— Короче. Дело такое. Вот мы тут стоим. Нас, казаков, много. С нами греки, болгары, сербы, немцы. Все с нами. Мы на этой земле хозяева. Мы вас, — он махнул в сторону губернатора и ОМОНовцев. — кормим со своих рук. И кто к нам с добром — тем мы со всей душой. Но кто в душу нам харкает… — он поднял кулак. — Я в войско завтра поеду. Это я громко говорю, чтоб, если что со мной по дороге случится — знали, из-за чего. С Громовым(1) буду говорить. И, если ты, — он указал на губернатора, называя его на «ты», — нам поперёк станешь и будешь, как раньше, себе на х… й турецкую чалму мотать — мы и тебя с турками в одной говённой яме закопаем. Вот наш приговор. Любо, казаки?! — крикнул он, поворачиваясь.
— ЛЮБОООО!!! — взревела площадь.
— Ар… ар… арестуйте его! — побагровел губернатор, бросив взгляд в сторону телевизионщиков и с радостью убедившись в том, что там присутствуют только "испытанные строевые кони демократии" — они всё подадут, как надо…
— Чего-о? — поинтересовался Иргаш. И обратился к ОМОНовцам: — Кто с места двинется — вон, смотрите, — он указал на окрестные крыши. Там поблёскивали солнечные зайчики. — Это не пацаны с зеркальцами играют. В море сбросим и скажем, что так и было.
— Мы… — губернатор осекся, стараясь сохранить лицо. — Мы решим этот вопрос… буквально на днях в краевой думе… уже к концу месяца…
— Решайте, — веско сказал Иргаш. — А то мы решим. Раз и навсегда.