Перед тем, как начать наступление, германцы пели "баррит" или "бардит" - боевую песню.
"<…> Есть у них и такие заклятия, — пишет Корнелий Тацит, — возглашением которых, называемым ими "бардит", они распаляют боевой пыл, и по его звучанию судят о том, каков будет исход предстоящей битвы; ведь они устрашают врага или, напротив, сами трепещут перед ним, смотря по тому, как звучит песнь их войска, причём принимают в расчёт не столько голоса воинов, сколько показали ли они себя единодушными в доблести. Стремятся же они больше всего к резкости звука и к попеременному нарастанию и затуханию гула и при этом ко ртам приближают щиты, дабы голоса, отразившись от них, набирались силы и обретали полнозвучность и мощь." [2]
В отличие от римлян германцы начинали атаку с бега. Вождь выбирал то направление движения, которое казалось ему наиболее оптимальным. Отряд следовал за ним. Другие отряды при этом не старались равняться на него. Когда клин вступал в соприкосновение с боевыми порядками противника, то он либо прорывал их, либо сражение принимало характер столкновения двух фаланг, так как задние ряды, надвигаясь, стремились охватить противника с флангов. Причин, по которым германцы старались выстроить клин, было несколько. Прежде всего, они испытывали недостаток в защитном вооружении, поэтому старались ставить в первые ряды тех, кто был наиболее хорошо вооружён. Остальные должны были усиливать натиск впереди стоящих. Отсюда и форма клина — узкий прямоугольник. Во-вторых, такая форма строя позволяла варварам передвигаться по пересечённой местности, не нарушая внутреннего порядка. Помимо клина германцы могли нападать и не соблюдая никакого внешнего порядка, то есть просто толпами или врассыпную.
"Едва забрезжил день, защитники города высыпали на стены, поля покрылись воинами и засверкали оружием. Сомкнутым строем двигались легионы, врассыпную шли вспомогательные отряды, стрелами и камнями, засыпая стены там, где они были выше, и устремляясь на приступ там, где они небрежно охранялись или обветшали. Сверху со стен было удобнее целиться или размахнуться — отонианцы метали дроты в отчаянно лезущих на приступ германцев из вспомогательных когорт. По обычаю предков германцы наступали полуголые, потрясая над головой щитами, опьяняя себя боевыми песнопениями. <…>" [3]
Вооружение воина состояло из меча, кинжала, топора. Так как германцы испытывали недостаток в металлах, немногие из них имели шлёмы и панцири. Поэтому основным защитным вооружением были большие щиты, изготавливаемые из дерева или сплетённые из прутьев и обитые кожей. Основным видом наступательного вооружения была фрамея — копье длиной около трех метров с узким наконечником. Из метательного оружия германцы часто использовали дротики, луками же не пользовались вообще.
"<…> Да и железо, судя по изготовляемому им оружию, у них не в избытке. Редко кто пользуется мечами и пиками большого размера; они имеют при себе копья, или, как сами называют их на своём языке, фрамеи, с узкими и короткими наконечниками, однако настолько острыми и удобными в бою, что тем же оружием, в зависимости от обстоятельств, они сражаются как издали, так и в рукопашной схватке. И всадник также довольствуется щитом и фрамеей, тогда как пешие, кроме того, мечут дротики, которых у каждого несколько, и они бросают их поразительно далеко, совсем нагие или прикрытые только лёгким плащом. У них не заметно ни малейшего стремления щегольнуть убранством и только щиты они расписывают яркими красками. Лишь у немногих панцири, только у одного — другого металлический или кожаный шлём…" [4]
Управляли германцами цари (конунги) или вожди, избираемые из наиболее знатных и доблестных соплеменников. Каждый вождь имел при себе дружину. Дружина представляет собой сообщество людей, соединённых своеобразными братскими узами, основанными на групповой солидарности равных друг другу боевых товарищей, а также иерархическую подчиненность рядовых воинов своему вождю. Римляне определяли такую связь понятием comitatus (комитат) — сопровождение, свита. Вождь здесь был первым среди равных, то есть наиболее авторитетным, богатым, храбрым, благородным и возможно старшим по возрасту.[5] Вожди стремились к тому, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и отважной.
"<…> Выдающаяся знатность и значительные заслуги предков даже ещё совсем юным доставляют достоинство вождя; все прочие собираются возле отличающихся телесною силой и уже проявивших себя на деле, и никому не зазорно состоять их дружинниками. Впрочем, внутри дружины, по усмотрению того, кому она подчиняется, устанавливаются различия в положении; и если дружинники упорно соревнуются между собой, добиваясь преимущественного благоволения вождя, то вожди — стремясь, чтобы их дружина была наиболее многочисленной и самой отважною. Их величие, их могущество в том, чтобы быть всегда окружёнными большой толпой отборных юношей, в мирное время — их гордостью, на войне — опорою. Чья дружина выделяется численностью и доблестью, тому это приносит известность, и он прославляется не только у себя в племени, но и у соседних народов; его домогаются, направляя к нему посольства и осыпая дарами, и молва о нём чаще всего сама по себе предотвращает войны. Но если дело дошло до схватки, постыдно вождю уступать кому — либо в доблести, постыдно дружине не уподобляться доблестью своему вождю. А выйти живым из боя, в котором пал вождь, — бесчестье и позор на всю жизнь; защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники — за своего вождя. <…>" [6]
Часто в дружину шли те, кому наскучила мирная жизнь в общине. Такие люди жили тем, что нанимались на службу к другим племенам и участвовали в войнах, которые вели их предводители.
"<…> Если община, в которой они родились, закосневает в длительном мире и праздности, множество знатных юношей отправляется к племенам, вовлечённым в какую — нибудь войну, и потому что покой этому народу не по душе, и так как среди превратностей битвы им легче прославиться, да и содержать большую дружину можно не иначе, как только насилием и войной; ведь от щедрости своего вождя они требуют боевого коня, той же жаждущей крови и победоносной фрамеи; что же касается их пропитания и хоть простого, но обильного угощения на пирах, то они у них вместо жалованья. Возможности для подобного расточительства доставляют им лишь войны и грабежи. И гораздо труднее убедить их распахать поле и ждать целый год урожая, чем склонить сразиться с врагом и претерпеть раны; больше того, по их представлениям, потом добывать то, что может быть приобретено кровью — леность и малодушие." [7]
В дружине также могли быть и люди, похожие по своему поведению на воинов-зверей (берсерков) средневековья. Описание такой группы избранных воинов, существовавшей у народа хаттов дает Тацит:
"<…> едва возмужав, они начинают отращивать волосы и отпускать бороду и дают обет не снимать этого обязывающего их к доблести покрова на голове и лице ранее, чем убьют врага. И лишь над его трупом и снятой с него добычей они открывают лицо, считая, что наконец уплатили сполна за своё рождение и стали достойны отечества и родителей; а трусливые и не воинственные так до конца дней и остаются при своём безобразии. Храбрейшие из них, сверх того, носят на себе похожую на оковы железную цепь (что считается у этого народа постыдным), пока их не освободит от неё убийство врага. Впрочем, многим хаттам, настолько нравится этот убор, что они доживают в нём до седин, приметные для врагов и почитаемые своими. Они-то и начинают все битвы. Таков у них всегда первый ряд, внушающий страх как всё новое и необычное; впрочем и в мирное время они не стараются придать себе менее дикую внешность. У них нет ни поля, ни дома, и ни о чём они не несут забот. К кому бы они не пришли, у того и кормятся, расточая чужое, не жалея своего, пока из-за немощной старости столь непреклонная доблесть не станет для них непосильной." [8]