— С какого ты этажа?
Он сразу же отвечает.
— Второй.
Я начинаю сиять.
— Я тоже. Мы соседи, — я закончила складывать вещи в сушилку, и теперь мне нечего делать. Должна ли я продолжить разговор с ним? Но внезапно из моей головы вылетают все вопросы. Я беспомощно цепляюсь за корзину для белья. Он замирает с широко расставленными ногами, загораживая тёмный угол прачечной. — Я… думаю, раз мы живём на одном этаже, ещё увидимся?
Он наклоняет голову в мою сторону.
— Да, увидимся, — он опускает взгляд, будто смущаясь из-за чего-то. — Я бы этого хотел.
— Я тоже. Было приятно с тобой познакомиться, Ник, — я чувствую, как горят мои щёки. — Я живу в двести двадцать четвёртой квартире. Если когда-нибудь понадобится моющее средство или ещё что-нибудь, дай мне знать.
Он снова наклоняет голову.
Я чувствую себя глупо, выдавая столько информации, но ничего не могу с собой поделать.
— Ну, до свидания, — я поворачиваюсь к двери, чувствуя, что провалила свою первую возможность пофлиртовать с мужчиной.
Его взгляд падает на раскладушку, засунутую в мой карман.
— Дай мне свой номер телефона, — он складывает руки на груди. — Я дам тебе свой.
Позвонишь, если что-нибудь понадобится.
Мои щёки розовеют, пока я достаю свой маленький раскладной телефон. Он одноразовый, самая дешевая модель. Рейган отпускает саркастические комментарии о том, что мне нужен смартфон с GPS, чтобы не потеряться в «большом городе». Но я не могу потратить столько денег на что-то столь легкомысленное. По крайней мере, пока не найду работу. Но я вручаю ему телефон, стараясь не стыдиться того, как жалко он выглядит.
Он ничего не говорит, просто оценивает его взглядом, после чего открывает и начинает набирать цифры одним большим пальцем. Я разглядываю его татуированные пальцы. На каждом суставе нанесена удивительная маркировка. Кажется, было бы невежливо спрашивать, что они означают. Через секунду он закрывает телефон и возвращает его мне.
— Ты позвонишь мне, да? Если что-нибудь понадобится. Я позвоню тебе, если мне будет нужно… моющее средство.
Я молча киваю и улыбаюсь ему, надеясь, что улыбка выглядит дружелюбной (а не напуганной), а затем исчезаю.
Кажется, теперь у меня есть два друга. Рейган и мой украинский сосед, который настолько невероятно красив, что я могла бы любоваться им целый день. Вцепившись в корзину белья, я ухожу, чувствуя на спине его взгляд. Благополучно вернувшись в квартиру, я достаю телефон и начинаю пролистывать крошечный список контактов, чтобы выяснить, как же он себя записал. Что-то личное? Или кокетливое?
Ник.
Просто Ник.
Конечно, мне не хватит мужества, чтобы позвонить ему, но я буду думать об этом день и ночь. А когда буду ласкать себя сегодня вечером? Я буду представлять лицо Ника. А завтра возьму у Рейган ноутбук и найду всё, что смогу, об Украине. Я хочу узнать о нём всё.
Есть что-то особенное в этом Нике, что привлекает меня, заставляя таращиться на свой телефон, как на чудо. Я встретила несколько мужчин на прошлой неделе, с некоторыми даже немного поболтала. Но никто из них не пытался поцеловать мою руку или дать свой номер телефона.
Это очень личная связь, со мной не случалось такого до этого. Личная связь с высоким, таинственным и красивым мужчиной. Всё как в моих самых смелых мечтах.
Даже больше. Я ложусь на кровать, размышляя, что же такое особенное кроется в Нике.
Через секунду я понимаю. В нём есть сила. Такая яркая, глубокая и живая, будто поющая изнутри. Меня тянет к ней, как мотылька к пламени. Не потому ли это, что мой отец всегда был тенью самого себя и сделал всё, чтобы сломать меня? Мне кажется, что Ник никогда не будет сломлен.
Мне нравится думать о нём.
Дейзи. Она напоминает мне картины одной американской художницы из городка неподалёку отсюда. На её картинах изображены холмы с симметричными посевами озимой пшеницы. Они выглядят такими чистыми, мирными и благотворными. Даже её имя вызывает в воображении эти картины. Я же больше похож на тёмного мучителя, увиденного Данте, на гротескных картинах Иеронима Босха.
В пятнадцать мне было приказано убрать куратора, у которого пристрастился к американскому искусству и американским мальчикам. Эта работа принесла мне удовлетворение, я многое узнал об искусстве, пока следил за куратором. Но убрать его нужно было вовсе не из-за педофилии, а из-за денег. Всегда из-за денег.
Это была моя последняя работа под наблюдением Александра. Я до сих пор не знаю, было ли это задание причиной того, что Александр меня отпустил, или я просто стал слишком взрослым, чтобы он мог меня контролировать. Однако после двух недель наблюдения за куратором, я не смог просто выпустить пулю ему в башку. Я снова потираю надпись на своей груди. «Смерть — милосердие». Те мальчики, которых он развращал, заслужили отмщения. Тем не менее, память об этом подсказывает мне, как сильно я похож на это разрушенное, облупившееся здание, наполненное мусором.