— Ну и что? — отозвался мистер Фримен.
Сердце мистера Гардинера обливалось за него кровью.
— Ортодоксальный еврей из Германии, покинувший страну еще при кайзере под вымышленным именем, так как у него были серьезные неприятности с тогдашним имперским правительством.
— Кто вам это рассказал? — прошипел издатель. — Какой иуда?
— Полагаю, он опасался, что его здесь не примут, и дал ложные показания американским иммиграционным властям, а потом боялся обращаться с просьбой о предоставлении гражданства. Ваш отец все еще германский подданный, и, если привлечь к этому внимание иммиграционных служб, его запросто могут депортировать в Германию, несмотря на возраст.
— Это невозможно! — в ужасе воскликнул мистер Фримен. — Ему семьдесят четыре года! Это было бы равнозначно смертному приговору! Говорю вам, они никогда этого не сделают!
— Предпочитаете рискнуть или продать мне «Дом Фримена»? — вежливо осведомился Джон Себастьян.
Последовала долгая пауза.
Затем мистер Гардинер услышал дрожащий голос издателя:
— Я предоставлю тебе партнерство, и ступай к дьяволу со своими деньгами.
— Но я не хочу партнерства, мистер Фримен. Мне нужно издательство моего отца.
— Это невыносимо! Ты безумец... параноик... Нет, я на это не соглашусь!
— Подумайте как следует, мистер Фримен. Время у вас есть. Вы пробудете здесь минимум еще неделю...
— Еще неделю? — Фримен дико расхохотался. — По-твоему, после этого я смогу остаться здесь даже на час? Я немедленно уезжаю!
— Боюсь, у лейтенанта Луриа свое мнение на этот счет. Вы забыли, что здесь произошло убийство и что вам запрещено покидать дом, как одному из подозреваемых?
Мистер Гардинер услышал, как Джон вышел из гостиной.
Он представил себе сидящего там издателя, уставившегося вслед питомцу хозяина дома, беспомощно стискивая руки, с гневом и страхом в душе. Мистер Гардинер был готов заплакать.
Вскоре он услышал негромкие шаги бедняги, покидающего комнату.
Мистер Гардинер нашел Расти в старом каретном сарае. Она прижималась к Джону на пыльном переднем сиденье древних саней, жадно внимая молодому монстру, читающему стихи. Оба сидели спиной к старому джентльмену, который, таким образом, мог какое-то время оставаться незамеченным. Стихи представляли собой весьма изысканную любовную лирику, и по самодовольному тону, которым Джон читал их, мистер Гардинер понял, что они принадлежат его перу. Расти, которую священник видел в профиль, жадно впитывала стихи, приоткрыв рот.
Мистер Гардинер собрался с духом и кашлянул. Ему пришлось повторить кашель, чтобы его услышали.
— О, мистер Гардинер! — воскликнула Расти, тряхнув рыжей шевелюрой. — Послушайте стихи Джона! Они великолепны!
— Привет, ваше преподобие, — кратко поздоровался Джон.
— Значит, я помешал. Прошу прощения. — Тем не менее, мистер Гардинер не двинулся с места.
— Насколько я понимаю, мое присутствие нежелательно, — сказал Джон.
— Я проявил небрежность, — объяснил нисколько не смущенный мистер Гардинер. — Учитывая близость свадьбы, мне следовало побеседовать с Расти. Конечно, если ты предпочитаешь, чтобы я это отложил...
— Проклятие! Ладно, только поскорее. — Джон спрыгнул с саней и вышел.
— Не обращайте внимания на Джона, — смущенно засмеялась Расти. — Вы ведь знаете, в каком напряжении он пребывает последние дни. Хотите сесть рядом со мной?
Мистер Гардинер проворно забрался в сани, взял Расти за руку и улыбнулся ей.
— Вот мы наконец наедине, дорогая, как сказал паук мухе. — Это была его стандартная острота в подобных ситуациях. Затем его большой нос напрягся у ноздрей, когда он приготовился сказать то, что собирался.
В этот момент Расти слегка вздрогнула от обуревающей ее радости.
— О, мистер Гардинер, я так полна счастья, что могу лопнуть! Даже то, что здесь произошло, не может этого испортить.
Священник молчал. В Первой книге Царств, глава 2, стих 25, сказано: «Если согрешит человек против человека, то помолятся о нем Богу», но в Евангелии от Матфея, глава 7, стих 1, говорится: «Не судите, да не судимы будете».
— Ты очень любишь Джона? — с беспокойством спросил мистер Гардинер.
— О да!
— А Джон любит тебя?
Расти засмеялась:
— Пусть только попробует не любить!
Но мистер Гардинер не улыбнулся.
— Значит, дорогая моя, ты не сомневаешься ни в себе, ни в нем?
Расти заколебалась, и у мистера Гардинера появилась надежда. Но она задумчиво промолвила:
— Пожалуй, нет. Признаюсь, что последние дни я беспокоилась. Джон иногда вел себя... ну... как другой человек. Но во всем виновата эта неразбериха. Его нельзя винить. Он чувствует свою ответственность, пригласив всех сюда... а тут убийство и эти жуткие рождественские посылки.
— Расти. — Старый священник прочистил горло. — Предположим, ты бы открыла, что Джон не таков, каким ты его считаешь. Ты все равно вышла бы за него?
— Вы очень милый. — Расти сжала его руку. — Но я не могу ответить на такой вопрос, мистер Гардинер. Это нереально. Джон не может быть не таким, каким я его знаю. Тогда он не был бы моим Джоном. Не могу себе представить, чтобы я за него не вышла.
Мистер Гардинер поцеловал ее в лоб.
— В таком случае мы больше не будем говорить об этом, — сказал он.
«Не будем говорить с тобой, бедное дитя, — думал мистер Гардинер, идя назад к дому. — Но я не могу так это оставить».
Старый джентльмен искал Оливетт Браун, не в надежде, а из чувства долга. Он хорошо знал мать Расти — каменистый, почти бесплодный виноградник, в котором безуспешно трудился много лет. Мистер Гардинер давно оставил попытки изгнать из нее одержимость спиритуалистическим вздором, не имеющим ничего общего с подлинной духовностью. Ему часто казалось, что Оливетт Браун не верит и в половину той чепухи, которую сама же проповедует. Для мистера Гардинера это было еще большим грехом, чем пристрастие к магии. Почтенная дама представлялась ему сосудом, не только лишенным милосердия, но и полным лицемерия.
Он обнаружил ее в кухне гадающей миссис Дженсен на чайных листьях.
— Оливетт, — резко сказал мистер Гардинер, — я бы очень хотел поговорить с вами наедине.
— А я как раз собиралась помочь Мейбл с постелями. — Миссис Дженсен поспешно удалилась.
Мистер Гардинер сел по другую сторону стола с фарфоровой крышкой.
— Собираетесь снова распекать меня? — кокетливо осведомилась миссис Браун.
— Нет. Я собираюсь спросить, что вы думаете о вашем будущем зяте.
— О Джоне? — оживилась миссис Браун. — Такой милый мальчик! Я так счастлива за мою Расти!
— Предположим, Оливетт, — продолжал мистер Гардинер, — вы бы обнаружили, что Джон не такой, каким кажется. Были бы вы по-прежнему счастливы за вашу Расти?
— Ну конечно! Вы ведь не считаете меня настолько глупой, чтобы верить, будто период любовного сюсюканья может длиться долго? Я помню мистера Брауна... — Мать Расти фыркнула при этом воспоминании. — Разумеется, Джон не такой, каким кажется. Как и любой мужчина, когда он ухаживает за девушкой.
— Предположим, — настаивал мистер Гардинер, — вы бы узнали, что он бесчестен.
— Чушь, — отмахнулась миссис Браун. — В каких делах Джон может быть бесчестным? Безусловно, не в материальных, а если в каких-то других, то я не настолько мудра, чтобы судить его.
«Не судите», — с тоской подумал мистер Гардинер. Потом он вспомнил о способности дьявола искажать Писание и выпрямился.
— Я не вчера родилась, — продолжала миссис Браун, — да и вы тоже, несмотря на все ваше простодушие. В мужчине меня ничто бы не удивило. Но Джон молод, красив, очарователен, талантлив и скоро станет очень богатым, поэтому, мистер Гардинер, что бы вы ни говорили, я бы предпочла этого не слышать. Думаю, я бы умерла, если бы этот брак не состоялся.