— Чертово стремя! — в сердцах сказала Эллен.
Джон кашлянул.
— Расти, послушай..:
— А ты не вмешивайся, Джон Себастиан! — взвизгнула Расти. — Сам скорее всего поощрял ее. Хорошо еще, я вовремя узнала!
— О, Боже, — устало сказал Джон Себастиан. — Понимаешь, детка, хочешь верь, хочешь — не верь, я тут совсем ни при чем — на меня сели и поехали. У меня и свидетели есть. Сестренка, она ведь сама на меня напала? Эллери? Да говорите же, ради Бога!
— Да, — сказала Эллен. — Так оно и было, Расти.
— Да-а, — сказал Эллери. — Так, Расти, оно и было.
— При зрителях? — сказала Расти. — И до какой же низости ты можешь дойти!
— Так я — сука? — бормотала Валентина. — Я сука? — повторила опа. — Кто кого у кого увел, хотела бы я знать, ты, пиратка рыжая!
— Драться хочешь? — звенящим голосом сказала Расти. И к общему ужасу, две молодые особы кинулись друг на друга, выпустив когти, и немедленно конюшня огласилась шарканьем ног, неженственным пыхтением, легкими вскриками сквозь зубы и фырчанием встревоженных лошадей.
— Стоять! — взвизгнула Эллен, борясь со своей вздыбившейся лошадью.
— Этого еще не хватало! — проревел Эллери, осаживая свою.
В общем, им пришлось бороться не на жизнь, а на смерть в течение всей этой невероятной сцены и вынужденного вмешательства Джона, истерического боевого лепета двух разъяренных женщин и наконец прекращения боевых действий. Затем Расти убежала, плача навзрыд и не обращая внимания на вставших дыбом лошадей, и Валентина убежала, тоже рыдая и не обращая внимания, а за ними бежал Джон с громким и откровенным словом древнего происхождения на устах.
— Как будто нам и без этого неприятностей мало, — продолжил свою мысль Эллери, когда они спустя довольно продолжительное время выбрались все-таки из конюшни.
Тут Эллен тоже разревелась, припав к Эллери, и он понял, что на данный момент ему действительно хватит забот, чтобы еще думать о Расти и Джоне, Расти и Мариусе, Джоне и Валентине и, насколько ему было известно, Валентине и Мариусе.
Исполняя обязанности хозяйки дома, Эллен подготовила традиционное новогоднее торжество — с костюмами, шампанским, шариками, хлопушками, шутовскими шапочками, серпантином и кучей конфетти.
Эллен же его и отменила.
— Мы просто не можем позволить себе ничего такого веселого и нормального, дядя Артур, — с яростью заявила она, — раз уж этот праздник обернулся таким кошмаром. Это был бы просто недостойный фарс.
— Хуже, — сказал Эллери. — Вся затея провалилась бы с таким треском, что и в Техасе было бы слышно.
— Согласен, согласен, — с горечью сказал Крейг. Эллери все же настоял на том, чтобы рассказать ему о малоприятной истории в конюшне. Крейг слушал с полубессознательным смирением человека, который больше не способен ничему удивляться.
— Как скажешь, дорогая. О Боже мой, дальше-то что будет?
— Почему этот… этот полицейский не отпустит нас? — воскликнула Эллен.
Это была еще одна гадость в последний день старого года. Лейтенант Луриа прибыл без предуведомления как раз перед обедом с единственной вроде бы целью — еще раз подчеркнуть, что они находятся под домашним арестом. У него был измученный вид, из чего Эллери сделал вывод, что никаких успехов в деле установления личности покойника не было. Луриа имел весьма нелицеприятную беседу с Пейном, который проявлял все большую нервозность, а также пережил истерическую сцену с Вэл Уоррен, для которой все праздники вдруг сделались невыносимо тоскливыми. В конце концов, когда Луриа, мрачнее тучи, ушел, все осталось как было, только еще хуже.
Как бы в знак протеста, Валентина вышла к ужину в полном боевом облачении. Ее вечернее платье было из желтовато-зеленого шифона с наимоднейшими длинными складками и параллельными рядами кружевных оборок. Поверх платья был накинут гармонирующий по цвету жакет из светлого бархата. Валентина незамедлительно настояла на том, чтобы Джон принял у нее жакет, что он и сделал без особой радости. На левой руке ее была надета гладкая белая перчатка о шестнадцати пуговицах, а другую такую же она несла вместе с французской вечерней сумочкой из зеленого шелка-фай, расшитой коралловым и жемчужным бисером. Ее сверкающие зеленые вечерние лодочки были снабжены трехдюймовыми каблуками-шпильками, и она возвышалась над Расти, словно сказочная королева.
Расти была вне себя. Она тоже проигнорировала изменения, внесенные Эллен в распорядок дня, и тоже прошествовала вниз в полном вечернем убранстве. На ней был вечерний ансамбль из гладкого крепа, с жакетом, отороченным белой рысью и доходящим почти до колен. Платье изобиловало волнами, а подол его был длинным и неровным, исполненным драматизма. Единственная беда заключалась в том, что по какому-то дьявольскому совпадению наряд Расти тоже был желтоватозеленым.