Несмотря на солнечную погоду, никто не решился выйти прогуляться, кроме старого мистера Гардинера, который вышел из дому, когда все еще спали, и вернулся только под вечер. Когда его спросили, где он был, священник ответил: «Там, где Христос являл себя язычникам», — и тихо поднялся в свою комнату.
Зловещее предзнаменование вечера нависло над домом, накрепко завладев всеми. Это оказалось чересчур для ирландки Мейбл, и в середине дня она нарыдалась всласть на груди сконфуженного сержанта Девоу.
Эллен Крейг выдвинула предложение:
— Поскольку сегодня канун Крещенья, или Двенадцатая ночь, а завтра все разъедутся, то почему бы нам не отпраздновать этот день, как праздновали в средние века? В канун Крещения всегда здорово веселились, пировали, играли в разные игры. Что скажете?
— Браво! — сказал Эллери, воздержавшись от замечания, что праздник Крещения в средние века был, очевидно, пережитком римских сатурналий. — Кто что будет делать?
В конце концов было составлено что-то вроде программы.
В благодарственной молитве за праздничным столом мистер Гардинер упомянул брак в Кане Галилейской и под конец помолился за то, чтобы «горькие воды дома сего» превратились в сладкое вино доброты и радости. Но этой целенаправленной молитве не удалось поднять чье-либо настроение, и приготовленный миссис Янссен праздничный обед начался в молчании. Джон ничем не улучшил положение, когда сделал достаточно громкое замечание — миссис Янссен могла слышать его через буфетную, — что жаркое из баранины недожарено. Остаток обеда был съеден под симфонию приглушенных всхлипываний и сморканий из кухни, сопровождаемых отчаянными «ш-ш-ш!» Мейбл и Фелтона.
Затем Мейбл, убирая со стола перед подачей десерта, слишком наклонила нагруженный поднос, и почти полный бокал красного бургундского вина соскользнул точно на голову Роланда Пейна, окропив его седую шевелюру роскошным пурпурно-красным цветом. Потоки того же великолепного цвета заструились у него по щекам и по рубашке вплоть до колен. После этого Мейбл швырнула поднос и убежала на кухню, добавив вопли своих душевных мук к рыданиям миссис Янссен. Праздник пришел в полное расстройство. Эллен и Расти помчались на кухню утешать страждущих женщин, а Артур Крейг помог своему мокрому и несвязно лопочущему поверенному подняться наверх.
Эллери воспользовался случаем и тщательно осмотрел гостиную. Рождественского свертка не было. Он все еще гадал, где и каким образом будет найден двенадцатый подарок, когда вся компания собралась на представление, посвященное Двенадцатой ночи.
Мариус нырнул в музыкальную комнату, и через арку донеслась упоительно-наивная музыка, скорее всего Перселла. Под этот мелодичный аккомпанемент все расселись.
Эллери поднял руку, и музыка прекратилась.
— Как ваш церемониймейстер, леди и джентльмены, — торжественно начал Эллери, — я избрал наиболее популярную из всех линий — линию наименьшего сопротивления. Моя речь отменяется. — Эллен зааплодировала, как ему показалось, уж чересчур радостно. — Вместо этого мы немедленно приступим к делу.
— Первым номером нашей программы, вопреки освященной веками водевильной традиции, не будут пи акробаты, ни японские жонглеры. Признаюсь, я и сам не знаю, какого дьявола нам тут сейчас покажут. Друзья мои, перед вами — мистер Артур Бенджамин Крейг!
На рояле прозвучал аккорд, и из библиотеки торжественно вышел хозяин. Он нес коробку из гофрированного картона. Поставив ее на узкий стол, он с достоинством поклонился Эллери. Эллери отвесил ответный поклон, уселся, а Крейг прокашлялся.
Сержант Девоу выглянул из арки, ведущей в холл, а миссис Янссен, Мейбл и Фелтон — женщины все еще шмыгали носами — высунулись из приоткрытой двери в столовую.
— Уважаемые коллеги — члены Общества Поклонников Джона Себастиана, — начал Крейг, внушительно положив руку на коробку. — Поскольку завтра шестое января, «Дом Фримена» выпускает в свет «Пищу любви» в массовом издании, столь же скромном, сколь и благородном, как и автор книги.