— Выходит, ты разобрался в этом деле. Ведь столько лет прошло…
— Да. — Эллери обхватил руками коленки и принялся раскачиваться. — Тогда я словно состоял из одних мозгов. Сила моей мысли была абсолютной, и если мысль вступала в противоречие с фактом, то страдал при этом факт. Вот почему я тогда и не понял истинного положения дел в этой истории с Себастианом. Папа, у меня же разгадка была в руках. Я вертел ее, обнюхивал, со всех сторон приглядывался, но так и не увидел.
— Может, расскажешь мне? — спросил отец.
— Нет, папочка, лучше иди приляг. Извини, что разбудил тебя.
— Может, все-таки расскажешь? — повторил старик.
Эллери и рассказал.
На сей раз инспектор несколько раз произнес:
— Будь я проклят! Черт меня побери!
На другой день
В ходе обычных отношений автора и издателя Эллери довольно часто встречался с Дэном З. Фрименом на протяжении трех десятилетий. Но сегодня, когда издатель встал из-за стола, чтобы поздороваться, Эллери внезапно понял, что по-настоящему он Фримена за это время и не видел. «Похоже на иллюстрацию к эйнштейновской теории относительности, — подумал он, — два поезда едут рядом по параллельным рельсам в одном направлении и с одной скоростью, и пассажир, едущий в каждом из них, готов присягнуть, что оба они стоят на месте. Просто не с чем сопоставить, если не поглядеть в противоположное окно и не увидеть, как мимо проносится земля».
Точку отсчета для сравнения дал ему старый дневник с его впечатлениями двадцатисемилетней давности об участниках рождественских праздников, включая и Фримена. Теперь перед ним был пожилой человек с редкими седыми прядями, прилегающими к лысой голове; карие глаза, бывшие когда-то прекрасными, прекрасными и оставались, но окружены они были, словно драгоценные камни в музее, пожухлыми складками плоти; хрупкие плечи ссутулились, вся фигура несколько погрузнела, жесты замедлились — и смотреть на это было почти больно.
Эллери самому себе задал невеселый вопрос: как он выглядит в глазах Фримена?
— Нет, Дэн, на сей раз мы не будем говорить о нашей взаимной заинтересованности в бестселлерах, — сказал Эллери с улыбкой. — Во-первых, потому что новая книга идет с большой натугой — будто на карачках ползет по раскаленной пустыне; во-вторых, потому что со мной произошло нечто примечательное. Помпишь, как мы зимой двадцать девятого — тридцатого года встречали Рождество и Новый год в доме Артура Крейга?
Издатель тут же замер, как стоп-кадр в фильме. Затем он возобновил движение и еле слышно сказал:
— Чего ради ты об этом вспомнил? Я много лет не вспоминал.
— По правде говоря, я тоже, — сказал Эллери. — Но вчера, помимо моей воли, произошло нечто, напомнившее эти две недели, и я призадумался. Ты же знаешь, Дэн, как у меня голова устроена, — как только в нее влезает какой-то вопрос, я тут же начинаю трепать его со всех сторон. Во мне вдруг пробудилось дикое любопытство относительно тех, кто тогда гостил у Крейга. Наверное, это глупо, но, пока я не удовлетворю это любопытство, я ни на что другое не способен. Ты что-нибудь знаешь, как они?
Издатель испытующе на него посмотрел, а потом нажал один из рычагов селектора и пролепетал: «Гарриет, к телефону не вызывать и нас не прерывать», — и заговорил. Говорил он больше часа.
Джон Себастиан, едва дождавшись, когда были улажены все юридические формальности и он вступил в права наследства, тут же уехал из Соединенных Штатов. Молодой миллионер купил виллу на юге Франции, возле Канн, и более не возвращался. Поначалу шли разговоры о каких-то сногсшибательных вечеринках, баснословных женщинах, сомнительных похождениях; но это, очевидно, была преходящая фаза. Он перебесился и зажил тихо, изредка принимая у себя немногих друзей, раз водя вьюрков и пополняя коллекцию живописи через агентов в Париже, Лондоне и Нью-Йорке. Насколько известно Фримену, Джон так и не женился.
— Да, стихи он печатал, — сказал Фримен, — но не у меня и вообще не в Штатах, а в Париже. Три-четыре небольших томика по-французски. После войны я слышал, что Джон так и живет на своей вилле, живой и невредимый. Поговаривали, что он сотрудничал с нацистами, но я не знаю, насколько это верно. Определенно, французы ему после войны не доставляли неприятностей. Насколько мне известно, он до сих пор там живет. От него я уже больше десяти лет ни единой весточки не получал.