В госпитале санитар по имени Грег Бартер принес завтрак пациенту из 107-й палаты. Он вкатил тележку и методично составил на поднос стакан апельсинового сока, дымящуюся тарелку каши, сваренные всмятку яйца, гренки и стакан молока. Затем он поставил поднос на колени больному.
— Доброе утро, сэр, — сказал он жизнерадостно, подражая манере и дружелюбию гостиничного коридорного. — Все нормально, сэр?
— Все хорошо, спасибо.
— С температурой все в порядке? — спросил Грег.
— Все в порядке, спасибо.
— Это значит, она снижается, или все еще держится?
Он устало посмотрел на Грега. Было что-то в этом негодяе, за чем надо было следить. Надо же было такому случиться, чтобы встретить этого типа. Грег поднял брови в ожидании. Лицо выражало самодовольство и понимание.
— Все еще держится, сэр? — спросил Грег.
— Думаю, немного спала.
— Замечательно. Ничто мне не доставляет большего удовольствия, чем вид выздоравливающего человека. Это наша работа. За это нам, бедным больничным лакеям, платят жалованье. В основном мы, конечно, судна выносим, но еще мы любим смотреть, как наши дорогие маленькие пациенты снова встают на ноги. Мы человеколюбы.
— Сильно сомневаюсь.
— Это действительно так, — сказал Грег и спросил: — Где ты был в учебке?
— А тебе-то что?
— Ты не любишь отвечать на вопросы?
— Нет. Не люблю. — Он посолил яйца и взял ложку.
— Ну, не важно. Съешь кашку, — сказал Грег заботливо. — Это придаст тебе силы.
— Яйца остынут.
— Но кашу все равно съешь.
Он пожал плечами, взял столовую ложку и зачерпнул каши.
— Вкусно? — спросил Грег.
— Послушай, тебе больше некуда пойти?
— Ты у меня последний, дорогуша. Ты что, не рад?
— Я до смерти рад.
— Ты когда-нибудь ел такой завтрак у себя на корабле?
— Конечно.
— Не такой, как этот. Лучше больничного режима ничего нет.
— У меня хороший корабль.
— Какой у тебя корабль?
Он поколебался.
— "Сайкс", — сказал он наконец.
— "Сайкс”? Это что, линкор?
— Эсминец.
— A-а, эсми… "Сайкс", говоришь? — глаза Грега сузились. — Так ты с "Сайкса"?
— Да. А что в этом такого?
— Ничего. — Грег замолчал, думая. — У вас там недавно были большие неприятности? Да?
— Никаких неприятностей у нас не было.
— Я говорю о мисс Коул, — сказал Грег, прищурившись.
— А это… — он отодвинул тарелку с кашей и принялся за яйца.
— ФБР и все такое?
— Да.
— Как звали того парня, что сделал это?
— Шефер, — ответил он, не сводя глаз с яиц.
— Шефер. Что-то знакомое. Он когда-нибудь здесь был?
— Не знаю.
— Он был писарь, да?
— Да.
— М-м-м.
— Ну и что что писарь? Слушай, тебе больше некуда пойти? Что, эта палата излюбленное место сборищ в вашем госпитале?
— Мне кажется, я помню Шефера. Он был здесь примерно в то же время, что и ты.
— Кто сказал, что я здесь был?
— Я сказал. Я посмотрел твою историю болезни.
— Зачем?
— Я люблю все знать про своих пациентов.
— С каких это пор ты стал врачом?
— Из-за чего это ты так сердишься, приятель? — его взгляд стал изучающим и подозрительным.
— Кто сердится? Просто я хочу есть свой завтрак, а не выслушивать твою чушь.
— Ты знал мисс Коул?
— Нет, — отрезал он.
— Приятная девушка. Тебе бы она понравилась. Немного озабоченная, но приятная.
— Жаль, что я ее не знал, — сказал он устало.
— Да, жаль, — ответил Грег. — И сейчас уже не узнаешь. После того, как Шефер ее убил. Жаль.
— Ты собираешься проповедь читать или что?
— В чем дело, приятель? — спросил Грег сладким голосом. — Я тебе не нравлюсь?
— Не особенно. Почему ты, черт возьми, не свалишь отсюда?
— Конечно, — сказал Грег, а затем уже жестко: — Тебе лучше снова начать выглядеть больным. Доктор будет с минуты на минуту. — Он развернулся и вышел из палаты.
Она вошла в палату 107, как луч света. Он ждал ее весь день, и сейчас, когда она была здесь, он почувствовал настоящее волнение. Она чертовски симпатичная девушка, с хорошими ножками, может быть, даже лучше, чем у Клер, и с таким славным невинным лицом, что, глядя на него, хочется одновременно смеяться и плакать. Она выглядела такой незащищенной. Он видел, что она заглатывала его наживку. Она не сильно красила губы. Они были у нее сочные, прекрасной формы, и он хотел целовать эти губы до синяков.
— Привет, — сказала она от дверей. — Как сегодня больной себя чувствует?
— Сейчас, когда вы здесь, лучше.
— Вы нахал, молодой человек.
— Ничего не могу с собой поделать. Человек поступает с обычной катаральной лихорадкой, вы ее вылечиваете, но по вашей же милости он заболевает кое-чем похуже.
— В самом деле? И какую же ужасную болезнь вы здесь подцепили?
— Болезнь сердца, — серьезно ответил он.
— Это совершенно нормально, — ответила с легкостью Джейн. — Каждый мужчина влюбляется в свою медсестру.
— А медсестра?
— Медсестра здесь для того, чтобы мерить температуру.
Она встряхнула термометр, и он сказал:
— Подойдите с другой стороны кровати, Джейн.
— Зачем? — удивилась она.
— Мне так больше нравится. Я суеверный.
Джейн пожала плечами.
— Хорошо, — вздохнула она, — как скажете.
Она обошла кровать так, что окно оказалось за ее спиной и солнечный свет просвечивал сквозь хрустящий накрахмаленный халат и прозрачную комбинацию, обрисовывая ее ноги.
Он рассматривал ее ноги, довольный тем, как ловко провел ее, довольный ее уязвимостью, ее наивной невинностью.