И в этом поезде слишком тесно мне,
Я очень грустная. Я заразная…
Записала его на листке, перечеркнула, смяла и бросила в мусорную корзину. Не попала, конечно же: я никогда не попадаю, если целюсь. Всё лучшее в моей жизни происходит случайно, само собой.
Дыра ни капельки не уменьшилась. Она грозила засосать меня в себя. Как это будет выглядеть, интересно? Меня вывернет наизнанку, душой наружу? Я задумалась. Вероятно, даже психолог не нашлась бы с ответом.
Я вздохнула. Нужно было что-то делать – и рука сама собой потянулась к телефону. По памяти я набрала не сохранённый в контактах номер. По ту сторону меня встретила густая тишина и наконец – гудки. Один, второй, третий… Как вдруг разум очнулся и что-то шевельнулось в черепной коробке. Боже, что я делаю, зачем!.. Я оторвала телефон от уха, чтобы сбросить вызов.
Но – поздно. Этот голос!
– Алло? Вася?!
Я зажмурилась и сжала зубы, чтобы не закричать. Облокотилась о стол и уронила горячий лоб на руку. Казалось, я не выдержу этого груза. «Я очень грустная. Я заразная».
…И как не хочется, ох, не хочется,
Чтоб эти люди – немые зрители –
Мою бездонную кровоточину
На сцене поезда вдруг увидели…
– Василиса, это ты?!
У меня пересохло в горле, и голос прозвучал хрипло и удивительно грубо.
– Да!
– Вася, не клади трубку! Я так много…
Он тараторил, но я ничего не понимала. В ушах звенело, свистело и грохотало, будто меня забыли в перегоне метро. И я лежу между рельсами, лицом вниз, и жду… Чего, собственно, я жду? Что он там несёт про «рад меня слышать»?
Я собралась с силами и задала свой главный вопрос:
– Почему. Ты. Меня. Предал?
– Я всё расскажу тебе! Только не клади трубку! Не клади трубку, слышишь?!
Даже при большом желании, я не смогла бы опустить телефон. Рука окаменела. Так я и сидела, словно выточенная из мрамора современная скульптура отчаявшейся дочери. А он говорил и говорил – как любил меня запредельно, но после разрыва с мамой ему понадобилось время, чтобы прийти в себя; как тайно следил за мной по дороге из школы, потому что боялся облажаться при личной встрече; как, как, как… Он говорил мне прерывающимся голосом всё то, что раньше писал в письмах, а потом – в имейлах. Но я не читала ни то ни другое, а его электронный адрес и вовсе заблокировала. Я не хотела знать. Почему я никогда не хотела знать?
Наверное, раньше это было слишком больно, а теперь… всё стало относительно. Таинственный незнакомец тоже меня предал. Если бы я могла вот так же позвонить ему!
…В моей фигурке – дыханье прошлого,
И рельсы тихо свистят от бремени.
Порой любовь откровенно сложная,
Порой любви нужно больше времени.
*неразборчивый голос из динамиков, шелест толпы*
Рано или поздно, так или иначе, но боль действительно проходит. Я шла от «Лубянки» в сторону маленькой художественной галереи в переулках, и думала именно об этом. Предвкушение встречи с отцом спустя столько лет невольно заставляло меня ускорять шаг. Несколько недель мы осторожно общались по телефону и переписывались, и вот… Он хотел встретиться в кафе, но я сказала, что это слишком. Думаю, я была не готова остаться с ним наедине. Тогда он пригласил меня на открытие какой-то камерной выставки, которую проспонсировала его компания.
Вокруг сверкали солнечными осколками лужи, люди сбрасывали зимние куртки, закрывались катки, раскрывались бутоны и новые станции распахивали двери новым пассажирам. Я шла сквозь весну с высоко поднятой головой и в кои-то веки снова улыбалась, пусть и немного нервно. Выставка не интересовала меня совершенно: я даже не взглянула на флаер, который отец скинул мне сообщением. Только наша встреча имела значение.
В просторном фойе с высокими узкими окнами и загадочной игрой света и тени было людно. Первые гости уже разбрелись по галерее, вооружившись бокалами с шампанским и своим художественным вкусом. Я бегло оглядела людей в первом помещении – отца среди них не было. Мог ли он опоздать… опять? Впрочем, я ждала отца столько лет, что теперь одно жалкое опоздание казалось неважным.
Да я и сама припозднилась, если честно. Ну почему я не позвонила ему раньше?
Официанты разносили напитки на круглых подносах, и я тоже прихватила себе высокий стакан: так всяко веселее разглядывать загадочные полотна. В искусстве я ничего не смыслила, однако замерла, увидев первую же картину.
Выставка была посвящена метро! И пусть художественная ценность тёмных разводов и красноватого контура абстракции была для меня непостижима, я всё-таки отлично понимала, что изображено на полотне. Тоннели. Мне казалось, я стою там, в перегоне; мне казалось, меня снова забыли в темноте и одиночестве… Я окинула взглядом всю композицию из полотен на этой стене. Хотелось сдёрнуть их и растоптать!