Я про себя улыбнулся. Нравился мне их говор. Чудно.
- Тять, а тять! А дяденька птица? - послышался детский голосок. Кто-то погладил мои крылья.
- Нет, Мирка, не птица.
- А Пахма ж сказал, что птица. (Она разочарована?) Он у него крылищи то какие, пол деревни укрыться может!
- А ты Пахму больше слушай, он тебе и не такого расскажет. Бог он, или дух какой, только не нашенский, не с нашего пантеону. Пришлый.
- А вот и не правда, Еремей - резкий толчек и носилки остановились - вспомнил я его, как есть вспомнил - заголосил Пахма. Ох ты Батюшки-Светы, как раньше-то не признал, голова моя - два уха. Дитятей еще был, когда он к нам в деревню прилетал. Наш он, наш! - Пахма засуетился - В деревню его надо, срочно. Раз он пришел - быть беде. Голос его перешел на сбивчивый шепот, слов которого я как не старался, расслышать не мог. Еремей тоже остановился. Я почувствовал, как он напрягся: - потом, Пахма, в деревне расскажешь, не надо дите пугать.
- Но он же хороший, тятя, правда хороший? - детский голосок развеял напряжение. Еремей глубоко вздохнул и уже спокойно ответил:
- Конечно, Мира, хороший. Вон он какую орду нечисти положил, они еще долго теперь с силами собираться будут. Хоть месяцок-другой спокойно поживем. Ты лучше к мамке беги, скажи, раненого несем. Пусть приготовит, что нужно. Слаб он совсем. Того и гляди, до завтрашнего утра не дотянет.
Легкий ветерок дунул мне в лицо, оставляя на бровях талые снежинки - будто птичка порхнула.
- Ох и способная у тебя дочка, Еремей! С виду пигалица, а как ладно обращается. Даже у меня так не выходит - пропыхтел Пахма.
- Да куда уж тебе, беличий хвост - в голосе отвечающего появились теплые нотки - это у нее от Любавы.
- Что есть то есть. Любава у тебя на все руки мастерица. В кого хочет обернуться может, не то, что Марфа моя - и не птица и не курица. Тьфу ты, ешкин кот! Помяни зло - вот и оно!
Словно в ответ на его слова внезапный порыв ветра поднял настоящую снежную бурю. Послышался гул, как будто где-то рядом вдруг заработала лопастями огромная ветряная мельница. Носилки снова остановились.
- Это ты кого курицей обозвал, коряга подводная ?! - раздался в голове незнакомый мелодичный голосок - это я то курица ?!
- Ох ты ж ешкин кот, услыхала! Ярило свидетель, услыхала! - в голосе лешего отразилась неприкрытая тревога - что ж за непруха то такая ?! И как услыхала? Ведь высоко ж летела? Чё делать то теперь? А, Еремей? Чё делать? - Пахма метался вокруг носилок, как раненный зверь.
- Эх ты, забодай тебя комар! Раньше думать надо было! Марфа у тебя баба строгая и рука у нее тяжелая! А тепереча то что? Делать нечего: Беги, Пахма, беги! - засмеялся Еремей - авось пронесет, может до вечера и охолонет.
- Ох ты батюшки! Ну, друг, не поминай лихом, а я отсюда тихом. Вечерком свидимся - Крадущиеся шаги и легкий хлопок возвестили о том, что Пахма обернулся.
- Пахма! Ах ты ж леший языкатый! А ну вернись! Куда поскакал? - «мельница» заработала мощнее и новая лавина снежинок укрыла меня с головой.
Судя по голосу и накрывшему меня сугробу, исход побега был явно предречен, но пропустить такое зрелище я просто не мог! Никогда бы не подумал, что открывать глаза так трудно. Казалось, что прошла целая вечность прежде, чем одно веко повиновалось. Яркий свет отозвался диким пожаром. Неужели один из оплетай все таки достиг своей цели?
Внутренним взором быстро пробежался по телу, оценивая масштабы увечий. Так: кости почти все сломаны, позвоночник помят, про крылья я вообще молчу - что ж, я похож на шхуну, изрядно пожованную штормом. Но на плаву! Нет ни одной открытой раны, кровь на месте, тело регенерируется. Процесс уже начался, отсюда и жар. Кости срастутся дня за три-четыре. Крылья конечно жалко, на их полное выздоровление уйдет месяца три, если конечно здесь, на Земле, мне их не подлечат.
Смех Еремея отвлек меня от внутреннего сканирования и я с силой открыл глаза в надежде лицезреть хоть концовку побега.
Солнце уже во всю светило на небосклоне, разорвав ватные облака и позволив небесам хвастаться чистейшей голубизной. Чтобы снег на склонах и в низовьях не отставал от идеальной чистоты, его тоже слегка подсинили и заставили переливаться на солнце мириадами алмазных пылинок.
По одному из таких склонов бежал, сверкая пятками и делая огромными петли, заяц. Он так старался, бедняга, запутать следы, что вовсе не замечал, что практически над ним, не торопясь, на бреющем полете и как бы нехотя, летит огромная сова. Она ждала, позволяя беглецу основательно выдохнуться. И в тот момент, когда окрыленный надеждой укрыться между стволов могучих елей, заяц сделал последний рывок - она грациозно спикировала и плавно подцепила беглеца огромными когтями. Он покорно повис, обреченно прижав уши.