За твоё здоровье, Фуззи, за Судан, страну твою!
Первоклассным, нехристь голый, был ты воином в бою! [57]
Воспринять это можно только как ещё один пример диковинных эмоциональных заблуждений мужского пола.)
А несметное количество языков! Я знаю греческий и арабский, немного — нубийский, но вокруг меня в основном болтали на диалектах, которые я не могла определить, а тем более — понять.
Эмерсон, наконец, завершил бесконечную беседу с другом и повернулся ко мне:
— Юсуф говорит, что может найти для нас несколько рабочих. Нам лучше пойти и… Рамзес! Куда, к дьяволу, он делся? Пибоди, ты же должна была не спускать с него глаз!
Я могла бы ответить на это, что за Рамзесом невозможно уследить с помощью одних лишь только глаз; данная задача требует предельного внимания и наличия железной руки на воротнике. Но прежде чем я успела открыть рот, Юсуф сказал по-арабски:
— Молодой эфенди пошёл туда.
Неразборчиво бормоча, Эмерсон бросился в указанном Юсуфом направлении, я последовала за ним. Паршивец отыскался очень быстро: он сидел на корточках перед какой-то палаткой и вёл оживлённый разговор с человеком, завёрнутым в объёмистую хламиду вроде мантии, со складкой, натянутой на голову для защиты от солнца.
Эмерсон заорал:
— Рамзес!
После чего Рамзес вскочил и повернулся к нам лицом. В руке он держал короткий деревянный вертел, на который были насажены куски мяса, чьё происхождение я не могла (и не желала) определить. Он взмахнул вертелом в мою сторону, проглотил то, чем только что набил полный рот, и начал:
— Мама и папа, я только что обнаружил чрезвычайно интересное…
— Вижу, — ответил Эмерсон. — Эссаламу алейкум, друг. — Мужчина медленно поднялся с достоинством, граничившим с высокомерием. Вместо того, чтобы коснуться лба, груди и губ в традиционном арабском приветствии, он слегка наклонил голову и поднял руки, совершив ими странное движение.
— Приветствую вас, Эмерсон-эфенди. И даму вашего дома, здоровья и жизни.
— Вы говорите по-английски? — воскликнула я.
— Несколько слов, леди. — Он сбросил с себя мантию, которая оказалась всего лишь длинной полосой ткани, и сложил её на плечах, будто шаль. Под ней он носил только свободные, до колен, штаны, выставлявшие на всеобщее обозрение худые, мускулистые и жилистые конечности. На ногах были красные кожаные сандалии с длинными, изогнутыми вверх носами. Такие сандалии являлись знаком отличия среди нубийцев, большинство из которых ходили босиком. Но этот человек не был обычным нубийцем, хотя его кожа была тёмно-красно-коричневой. Точёные, правильные черты лица имели определённое сходство с баггара, но чёрные волосы были очень коротко обрезаны.
— Он говорит на очень интересном диалекте, который не знаком мне, — продолжал Рамзес. — Я не мог удержаться от вопроса, откуда…
— Мы будем обсуждать твою неспособность противостоять интересным диалектам попозже, Рамзес, — заявила я. — И выбрось немедленно прочь…
Но я опоздала. Вертел уже опустел.
Высокий мужчина повторил свой жест.
— Я ухожу. Прощайте.
Склонив голову, он обратился с краткой речью к Рамзесу на языке, который был мне незнаком. Рамзес, однако, дерзко кивнул, как будто бы всё понял.
— Что он сказал? — схватила я Рамзеса за плечи. — Только не говори, что ты успел изучить его язык за пять минут.
— Ты противоречишь сама себе, Амелия, — наморщил лоб Эмерсон, наблюдая, как новый знакомый Рамзеса быстро, но с достоинством удаляется. — Если он не изучил язык в достаточной степени, чтобы понять эти слова, он и тебе не сможет ничего объяснить. Так что же он всё-таки сказал, Рамзес?
Рамзес пожал плечами, выглядя при этом столь же загадочно, сколь и любой араб, позволяющий себе подобный раздражающий жест.
— Прошу прощения, папа, прошу прощения, мама, что я ушёл от вас. Больше этого не повторится.
— Пошли, пошли, — заторопился Эмерсон, прежде чем я выразила недоверие, вполне естественно спровоцированное таким обещанием. — Мы задержались слишком долго и потеряли нашего проводника. Однако следует двигаться дальше. Юсуф говорил, что с другой стороны рынка… Знаешь, Пибоди, вряд ли можно винить Рамзеса за то, что его заинтересовало. Мне никогда не приходилось слышать такой диалект, и всё же два слова в последней фразе были странно знакомы.
— Но ведь он не баггара, так?
— Конечно, нет. Их диалект я немного знаю. Некоторые из живущих близ Верхнего Белого Нила[58] высокого роста и хорошо сложены: например, динка[59] и шиллук[60]. Он может быть из этой местности. Ладно, хватит об этом. Рамзес, не отходи от мамы!
Пристанище, которое разыскал нам Юсуф, было именно таким, каким я и ожидала, то есть совершенно непригодным для жилья. Зато в пальмовых листьях крыши обитали крысы, а в самой хижине — разнообразные и агрессивные насекомые. Я попросила прислать людей, чтобы разбить нам палатки, тактично объяснив, что оставляем за собой хижину, как склад. А после этого наконец-то удалось получить согласие Эмерсона представиться властям. Мы взяли Рамзеса с собой, хотя он и не хотел отправляться с нами, утверждая, что предпочитает оставаться с местными жителями и улучшать собственное знание нубийских диалектов.
Тем не менее, Рамзес оживился, когда Эмерсон объявил о своём намерении нанести визит Слатин-паше, содействовавшему работе здешней разведки. Да и сама я с нетерпением ожидала встречи с этим удивительным человеком, чьи приключения уже стали легендой.
Рудольф Карл фон Слатин был австрийцем по происхождению, но, как и многие европейские и английские военные, провёл бóльшую часть своей жизни на Востоке. Когда Махди захватил Судан, Слатин занимал пост губернатора Дарфура, провинции к западу от Хартума. Хотя он отважно сражался с превосходящими силами противника, но, наконец, был вынужден сдаться, и в течение одиннадцати лет находился в плену в таких невыносимых условиях, что одни лишь мужество и воля помогли ему остаться в живых. Самое страшное произошло после захвата Хартума. Он сидел на земле, закованный в цепи. Группа махдистких воинов подошла к нему, неся какой-то предмет, завёрнутый в ткань. Злорадствуя, их начальник развернул платок, и глазам Слатина предстала голова его друга и начальника, генерала Гордона. Но Слатину в конце концов удалось убежать, и те, кто видел его вскоре после этого, говорили, что он был похож на иссохшего восьмидесятилетнего старика.
И представьте себе моё удивление, когда перед нами оказался толстый, крепкий, краснощёкий джентльмен, вежливо поднявшийся со стула и склонившийся над моей рукой. Они с Эмерсоном поприветствовали друг друга с фамильярностью старых знакомых, и Слатин спросил, чем он может помочь нам.
— Нас предупреждали о вашем приезде, но честно говоря, я не мог поверить…
— Ну почему же? — спросил Эмерсон. — Вам ведь известно: если я заявляю, что намерен что-то сделать, то так и будет. А что касается миссис Эмерсон, она ещё упрямее… э-э… решительней, чем я.
— О миссис Эмерсон мне приходилось слышать очень много, — улыбнулся Слатин. — Как и об этом молодом человеке. Эссаламу алейкум, мастер[61] Рамзес.
Рамзес мгновенно ответил:
— У-алейкум эс-салам варахмет, Аллах варабакату. Кейф балак? (И с вами да пребудут мир и милость и благословение Божие. Как ваше здоровье?) — И продолжал на таком же беглом арабском: — Но мои собственные глаза свидетельствуют, сэр, что оно превосходно. Я удивился, увидев, как вы растолстели после лишений, пережитых вами в руках последователей Махди.
— Рамзес! — воскликнула я.
Слатин взревел от смеха.
— Не ругайте его, миссис Эмерсон. Я горжусь своими размерами: каждый мой фунт представляет собой торжество выживания.