Противостоял Махди героический генерал Гордон. В начале 1884 года он был направлен в Хартум, чтобы договориться о выводе войск, расквартированных там и в соседнем форте Омдурман. Общественное мнение в основном было против этого решения, ибо отказ от Хартума означал отказ от всего Судана. И тогда, и позже Гордона обвиняли в том, что он и не собирался выполнять эти приказы; какими бы причинами для задержки вывода войск он ни руководствовался, но вывод не состоялся. К осени 1884 года, когда я приехала в Египет, Хартум был осаждён дикими ордами Махди, и вся окружающая страна, до самых границ с Египтом, находилась в руках мятежников.
Доблестный Гордон удерживал Хартум, и английское общественное мнение, во главе с самой королевой, требовало его спасения. Экспедиция была, наконец, послана, но достигла осаждённого города лишь в феврале следующего года — спустя три дня после того, как Хартум пал и отважного Гордона зарубили во дворе своего дома. «Слишком поздно!» — таков был мучительный крик Британии! По иронии судьбы, Махди пережил своего великого врага менее, чем на шесть месяцев, но освободившееся место занял один из его лейтенантов, Халифа Абдулла эль-Тааши, правивший ещё более деспотически, чем его хозяин. Уже более десяти лет подвластная ему земля стонала от его жестокости, в то время как британский лев облизывал свои раны и отказывался отомстить за павшего героя.
Причины — политические, экономические и военные — которые привели к решению отвоевать Судан, слишком сложны, чтобы обсуждать их здесь. Достаточно сказать, что кампания началась в 1896 году, и к осени следующего года наши войска шли в наступление у четвёртого порога Нила под предводительством храброго Китченера, получившего имя «Сирдара» (главнокомандующего) египетской армии.
Но какое отношение, спросите вы, имеют эти потрясшие весь мир события к зимним планам пары невинных египтологов? Увы, ответ мне был известен слишком хорошо, и я опустилась на стул рядом с письменным столом.
— Эмерсон, — сказала я. — Эмерсон, прошу тебя! Только не говори мне, что ты вознамерился этой зимой проводить раскопки в Судане!
— Моя дорогая Пибоди! — Эмерсон отбросил газету в сторону и вперил в меня свой пронзительный взгляд. — Никто не знает лучше тебя, что я многие годы хотел вести раскопки в Напате или Мероэ[12]. Я бы взялся за это ещё в прошлом году, если бы ты не подняла такой шум — или если бы согласилась на время моей работы остаться с Рамзесом в Египте.
— И ждать известий о том, что твоя голова торчит на пике — так, как они поступили с Гордоном, — пробормотала я.
— Ерунда. Мне ничего не угрожало. Кое-кто из моих лучших друзей принадлежал к махдистам. Но это неважно, — продолжал он быстро, дабы предотвратить протест, который готов был сорваться с моих губ: не по поводу истинности этого заявления, ибо Эмерсон находил друзей в самых невероятных местах, но в отношении самого плана. — Сейчас совершенно иная ситуация, Пибоди. Область вокруг Напаты уже в египетских руках. И с той скоростью, с какой движется Китченер, он возьмёт Хартум к тому времени, когда мы прибудем в Египет, а Мероэ — место, которое я выбрал — находится к северу от Хартума. Там будет вполне безопасно.
— Но, Эмерсон…
— Пирамиды, Пибоди. — Глубокий голос Эмерсона упал до соблазнительного баритонального рычания. — Царские пирамиды, не тронутые ни одним археологом. Фараоны из двадцать пятой династии были нубийцами — гордыми, мужественными воинами, пришедшими с юга покорять выродившихся правителей упаднического Египта. Этих героев хоронили на родине, в Гуше — бывшей Нубии, ныне Судане.
— Я знаю, Эмерсон, но…
— После того, как Египет отдал независимость персам, грекам, римлянам, мусульманам, Гуш остался процветающим могущественным царством, — продолжал Эмерсон поэтически (и малость неточно). — Египетская культура выжила в этих далёких землях — в том самом месте, как я полагаю, из которого она и возникла первоначально. Подумай об этом, Пибоди! Исследовать не только развитие этой могучей цивилизации, но, возможно, даже её корни…
Чувства захлестнули его. Голос затих, глаза потускнели.
Лишь две вещи могли довести Эмерсона до подобного состояния. Одна из них — оказаться там, где до сих пор не было ни одного учёного, стать первооткрывателем новых миров, новых цивилизаций. Стоит ли говорить, что я полностью разделяла это благородное честолюбие? Нет. Моё сердце забилось чаще, и я чувствовала, как разум тонет под страстью его слов. И лишь единственный последний слабый луч здравого смысла заставил меня прошептать:
— Но…
— Но не нужно со мной спорить, Пибоди. — Он взял мои руки в свои — сильные бронзовые руки, которые могли обращаться с киркой и лопатой более энергично, чем кто-либо из рабочих, и в то же время были способны к самым чувствительным, самым трепетным прикосновениям. Его глаза сверлили меня; мне показалось, будто сверкающие лучи синих сапфиров из глазниц пронзили мой помутившийся мозг. — Ты со мной, и ты это знаешь. И ты будешь вместе со мной, милая моя Пибоди — этой зимой, в Мероэ!
Поднявшись, он снова уверенно обнял меня. Больше я ничего не сказала, да и на самом деле ничего не могла сказать, так как его губы прижались к моим. Но подумала: «Что ж, хорошо, Эмерсон. Я буду с тобой — но Рамзес останется в Каирской Академии для молодых джентльменов».
* * *
Я редко ошибаюсь. И случаются эти редкие ошибки, как правило, либо потому, что я недооценила упрямство Эмерсона, либо — коварные козни Рамзеса, либо — сочетание того и другого. Однако, защищая свои способности к предвидению, должна сказать, что причудливый поворот в судьбе нашего путешествия стал результатом не столько наших маленьких семейных разногласий, сколько такого поразительного развития событий, которого не ожидал никто, а тем более я.
Случилось всё это одним сырым осенним вечером вскоре после описанного мной разговора. У меня был ряд оговорок по поводу зимних планов Эмерсона, и, как только эйфория от силы его убеждения утихла, я без стеснения высказала их. Хотя северный Судан считался официально «усмирённым», и египетская оккупация простиралась на юг до Донголы, только идиот мог бы предположить, что сообщение в этой местности являлось абсолютно безопасным. Несчастные жители области страдали от войны, угнетения и голода; многие из них были бездомными, большинство голодало; и любой, кто решился бы появиться среди них без вооружённого сопровождения, практически обращался с просьбой убить его. Эмерсон проигнорировал мои слова. Мы ничем не рискуем среди этих людей. Мы будем работать в оккупированном районе, рядом с войсками. Кроме того, некоторые из его лучших друзей…
Безропотно смирившись с его планами (и следует признать, что определённое влияние оказала моя сжигающая страсть к пирамидам), я поспешила завершить приготовления к отъезду. После стольких лет этот процесс превратился в рутину, но дополнительные меры предосторожности и избыточные запасы просто необходимы, раз уж нам придётся рисковать в такой отдалённой местности. От Эмерсона, естественно, не было никакой помощи. Всё своё время он тратил, детально изучая то немногое, что было известно о древних жителях Судана, а также на долгие беседы со своим братом Уолтером. Уолтер — блестящий лингвист, специалист по древним наречиям Египта. Перспектива оказаться обладателем безвестных текстов, а тем более на нерасшифрованном мероитическом языке, подняла его энтузиазм на недосягаемую высоту. Вместо того, чтобы отговорить Эмерсона от этого опасного проекта, он чуть ли не благословлял брата.
Уолтер женат на моей лучшей подруге Эвелине, внучке и наследнице герцога Чалфонта[13]. Союз этот чрезвычайно счастлив и благословлён четырьмя — нет, нет, уже пятью — детьми. (Мой муж как-то раз грубо заметил, что Эвелина теряет чувство меры. При этом он пренебрёг тем фактом — как, впрочем, и любой мужчина — что его брат несёт по меньшей мере равную ответственность). В тот вечер Эмерсоны-младшие находились вместе с нами. Я вовсю наслаждалась возможностью провести время со своей милой подругой и деверем, которого искренне уважала, а также их пятью (если только не шестью) восхитительными потомками. Существовал и ещё один повод для этого визита. Я отнюдь не оставила надежду убедить Эмерсона, что Рамзеса следует оставить в Англии, когда мы отправимся в рискованное путешествие. Я знала, что могу рассчитывать на Эвелину — на то, что она мягко добавит свои аргументы к моим. По причинам, которые я так и не понимала, она была просто без ума от Рамзеса.