Профессиональная гордость Мадлин была уязвлена — и у нее не слишком-то получилось это скрыть. Она коротко вздохнула, отбросила за плечо светлые волосы и спросила:
— Может, попробуем как-нибудь по-другому?
Информация проверена.
Ты последний.
Мне жаль.
Такое называется отложенным шоком. Пока не улегся на нее, я отталкивал от себя это знание — а может, наоборот приблизил его так сильно, что не смог осознать. Но стоило мне положить руки на талию Мадлин и ощутить грудью твердость ее сосков, как мягкость ее тела и горячее дыхание непостижимым образом отшвырнули меня назад, в густую тошнотворную толпу. Я словно долго игнорировал тень, маячившую на периферии зрения, а потом оглянулся и увидел тысячефутовое цунами, готовое обрушиться мне на голову. Ты последний.
— Может, позже, — сказал я. — Ты ни в чем не виновата. Бывает.
Она только дернула подбородком, словно желая показать, что такого бреда в жизни не слышала. Взгляд ее при этом был устремлен на невидимого архивариуса, всегда ждущего рядом с блокнотом наготове. Нарциссизм Мадлин позволял ей обратить неловкие моменты в игру на камеру. Э-э, я не поняла, что тут происходит?
Моя голова соскользнула к ней на колени. Теперь я лежал, вдыхая запах ее теплой молодой промежности с примесью «Диор Аддикт». Перед тем, как я окончательно отказался от своих позорных попыток, перед глазами встал образ Эллиса в военной форме, который сжимает огромную волчью голову Вольфганга, а коллеги по Охоте снимают его на видео для анналов ВОКСа.
— Может, я сам сделаю тебе массаж? — предложил я. Если бы это был голливудский фильм, я отпустил бы ее, щедро заплатив за ночь, и героически встретил рассвет в одиночестве и размышлениях о бренности мира. Не хватает только серии кадров с мокрыми глазами на потускневшем лице (и лучше бы лицо принадлежало Аль Пачино). Взгляд за окно, на медленно просыпающийся город, зажженная сигарета, бутылка, стакан и выражение мудрости, уступающей под натиском смертной печали.
Но это не в голливудский фильм. Мысль о том, чтобы провести всю ночь в одиночестве, высвобождала бурю дурного адреналина и вызывала вторую фазу — самоотрицание. Лучше об этом не думать. Я стянул с Мадлин чулки.
— Так лучше? — спросил я немного погодя. Я выключил электрический свет, но оставил жалюзи открытыми. По-прежнему шел снег. Над городом висело серо-желтое небо. Заснеженные крыши сияли отраженным лунным светом, в котором мерцали серьги и масло на коже Мадлин. Я взял в руки ее левую ступню и начал легко массировать.
— Ммм, — пробормотала она. — Эротично.
Я делал массаж в тишине, которую нарушали лишь случайные стоны Мадлин. Я был уверен, что если остановлюсь хоть на минуту, уже не смогу справиться с внутренней бурей. Тут же вспомнилось, каким усталым казался голос Харли по телефону. Теперь я воспринимал эту усталость как первый признак готовности меня отпустить. Моя смерть сломает барьер между ним и теми ужасами, которые он помогал скрывать все эти годы — но одновременно и освободит его. Он наконец-то сможет уволиться из ВОКСа. Пойти своей дорогой. Сетовать каждое утро, в какую развалюху превратился, при этом надеясь прожить еще пару десятков лет. В конце концов найдет какое-нибудь теплое местечко, где сможет сидеть в соломенной шляпе, погрузив босые ноги в песок, и слушать голос пустоты. Если мне нужна альтруистичная причина, чтобы умереть, дальше и искать не стоит.
— Расскажи еще что-нибудь про оборотней, — пробормотала Мадлин.
Я занимался этим уже около часа, не опасаясь повредить ее психику — потому что не было такого нового удовольствия, которое она не могла бы впитать, как губка, в полной уверенности, что оно принадлежит ей по праву. Пока Мадлин было интересно, я мог удовлетворять ее любопытство всю ночь, весь год, всю ее оставшуюся жизнь. На самом деле она была не слишком хорошей проституткой.
— Я думал, ты заснула.
— Расскажи, как ты в первый раз убил человека.
«Что-нибудь про оборотней». Для Мэдди это всего лишь еще одна причуда клиента, но причуда, которая ее увлекает. В мире с приставкой «пост-» взрослые люди не могут избавиться от детской любви к сказкам. Гомер смеется последним.
— Красивая молодая девушка лежит на кровати в темной комнате и слушает сказку, — начал я. — Но девушка обнажена, а сказочнику чрезвычайно нравится ее тело…
Она секунду помолчала, а потом спросила:
— И что?