Можно возразить, что это мало похоже на соображения человека, уставшего от предсказуемости, глупости и фальши. Допустим. Но одно дело — знать, что до смерти двадцать семь дней, и совсем другое — понимать, что она может явиться за тобой в следующую секунду. Дать убить себя здесь, в человеческом обличье, будет пошло, неосмотрительно и — хотя справедливости и так не существует — несправедливо. К тому же мой преследователь — явно не Грейнер. Харли сказал, его светлость интересует чудовище, а не человек. Мысль о том, что меня прикончит кто-то иной, а не лучший из Охотников, была невыносима.
Я остановился под уличным фонарем, чтобы раскурить очередную «Кэмел». Внутренний циник не преминул заметить, что этих притянутых за уши доводов вполне достаточно, чтобы оправдать безнадежное, внезапно охватившее меня желание не умирать.
В этот момент пуля, не издав ни единого звука, прошила фонарь в десяти сантиметрах у меня над головой.
3
Когнитивный диссонанс. Одна часть меня еще пыталась уложить в голове факты — хруст, как от разломанного рождественского печенья, облачко пыли, стремительный рикошет — чтобы окончательно поверить: да, в меня только что стреляли. Другая часть меня оставила эти логические игры в дверном проеме банка «Брэдфорд и Бингли» — именно туда я нырнул в поисках укрытия.
Каждому из нас порой хочется иметь такую реакцию, реакцию агента 007. Каждому из нас порой хочется самых невообразимых вещей. Вжавшись спиной в дверь, которая — судя по запаху — служила сортиром для бродяг, я наряду с ожидаемыми мыслями («Ну, вот и все», «Теперь-то Харли сможет опубликовать дневники» и «От нас ничего не останется») обнаружил в голове мысль о том, с какой же головокружительной скоростью финансовые институты — и Б&Б в их числе — рухнули с началом экономического кризиса. Рекламу банков и строительных компаний продолжали крутить даже через недели после того, как от этих концернов остались лишь названия в отчетности. Глядя на даму в зеленом пиджаке и черном котелке, в чьей улыбке объединились сексуальное и финансовое ноу-хау, многие просто не могли поверить, что компании, которую представляет дама, больше не существует. Я видел это раньше, видел смерть всякой уверенности. Я был в Европе, когда Ницше и Дарвин провозгласили смерть Бога, и в США, когда обвал Уолл-стрит оставил от американской мечты лишь сломанный чемодан и пару изношенных ботинок. Особенность нынешнего мирового кризиса лишь в том, что он совпал с моим собственным. Повторяю: я не просто не хотел, я действительно больше не мог жить.
Очень удобно произносить подобные вещи, дрожа от благородного негодования — ровно до тех пор пока над головой не начнут свистеть пули. Второй бесшумный выстрел выбил фонтанчик кирпичной крошки из стены Б&Б. Серебро? Если нет, мне нечего бояться, но проверить это можно только одним способом: поймать грудью пулю и посмотреть, протяну ли я лапы. Я распластался по земле. В ноздри ударил застарелый запах мочи. Вот счастье-то. Двигаясь со скоростью гусеницы, я переполз в угол, из которого более-менее было видно улицу.
Модельный мальчик в тренче стоял в двадцати ярдах, повернувшись ко мне спиной и держа левую руку в кармане. Либо в меня стрелял он (и теперь намеревался покончить с собой, поймав ответную пулю), либо кто-то еще. В этом случае парень — клинический идиот, раз еще не сообразил, что тут творится. Вся картина напоминала обложку альбома восьмидесятых: резко очерченный силуэт в пальто, снег и припаркованные то тут, то там автомобили. Я почувствовал искушение окликнуть его, хотя один Господь знает, что бы я мог ему сказать. Возможно, слова любви: неизбежная смерть наполняет человеческое сердце нежностью к ближнему.
Сложно сказать, сколько он там простоял. Время не нарушало статику картины, давая ход только мыслям… Неиспользуемый вход в известный лондонский банк в мгновение ока превратился в общественный туалет; низменные животные инстинкты легко возобладали над разумом; цивилизация стремительно катится в манихейский тупик, человек превращается в зверя… Неожиданно парень повернулся и направился прямиком ко мне.
Я вскочил и снова прижался к стене. В голове беспорядочно метались мысли. Если мы сойдемся в рукопашной, кукольный мальчик не протянет и трех секунд, но насколько я мог судить, дело к этому не шло. От пересечения с Коллингэм-роуд меня отделяли тридцать ярдов, четыре припаркованные машины и пара старомодных телефонных будок на углу. Рискованно. Но в дверном проеме, безо всякого оружия, меня можно было брать голыми руками.