Курт вздохнул, и после паузы заметил:
—Сами понимаете, ребята, меня этот эсэсовец завтра в качестве свидетеля запишет, и я ничего не смогу предпринять – уж очень громко Пауль поносил нашего фюрера. Корректировщик тоже слышал, и если мы откажемся в вашу пользу… нас самих, вместе с вами… понимаете? За соучастие. Так что не обижайтесь.
—Какие тут обиды, Курт… —Пауль встал и пожал руку лейтенанту. Тот даже чуть не сплюнул на пол от досады:
—Честью офицера клянусь, если бы ты не так громко завёлся, можно было бы отговориться, что ничего и в помине не слышал.
—Всё в порядке, Курт. Говорила мне мама в детстве, что мой язык без костей однажды сыграет со мной злую шутку. И Георг постоянно предупреждал. Возвращайся на пост и спасибо тебе. Дальше мы уже сами будем расхлёбывать. А тебе рекомендую теперь держаться от нас подальше. С этой минуты мы в «чёрном списке», а список этот, ох какой заразный.
Георг бросил взгляд на хронометр, подмигнул Курту, и нарочито громко отчеканил:
—Разрешите сдать пост, господин лейтенант?
В это время как раз зашли двое сменщиков по вахте – таких же молодых унтер-офицеров, как и сами Георг с Паулем.
—Разрешаю. Смене на вахту заступить.
Курта тоже пришёл сменить молодой лейтенант, а за ним сменились и все остальные члены ночной вахты.
Георг посмотрел на вконец расстроенного друга и, похлопав по плечу, помог ему подняться.
—Ладно, не раскисай, а то превратишься в полный хлам, пока доберёмся до пункта назначения. Пойдём, обмозгуем всё, не забывай, у нас есть ещё дядя Карл. Уж он-то меня не даст на растерзание этим кровопийцам из гестапо. А не отдаст меня, не отдаст и тебя. В любом случае я с тобой до конца, сам знаешь.
Они ещё около часа тихо переговаривались, отодвинув шторки, затем решили хоть немного поспать: утром предстояло узнать дальнейшую свою участь —хотелось принять её со свежими мыслями и с достоинством офицеров.
№ 5.
Ровно в семь часов утра их разбудил Курт.
—Вставайте, друзья. Час назад сменилась вахта и заступила дневная смена. Капитан уже в командной рубке, он всё знает и послал за вами.
—Злой как чёрт, наверное? – спрсил Пауль, беря бритву «золлинген».
—Не знаю, по нему этого никогда не определишь. Одно могу сказать точно: за те два года, что я с ним хожу в рейсы, мне ни разу не доводилось видеть его кричащим на кого-то, будь то мичман или простой матрос. Наказывает молча и по справедливости. Вот старший механик – тот пошуметь любит, хотя мужичок, в общем-то, безобидный.
—Ты про Шомберга?
—Точно. Вы уже знакомы?
—В первый же день. Хороший мужик, надёжный. Как, впрочем, и ты. Вы с капитаном только вдвоём здесь вместе? Остальные новенькие?
—Ещё старший помощник. Вот его держитесь на расстоянии. Капитан его тоже терпеть не может. Диву даюсь, как с таким человеком можно уживаться в походах два года? Сдаст в любую минуту и глазом не моргнёт. Готовьтесь к тому, что он-то и будет как раз из кожи лезть, чтобы вам напакостить как можно больше. Не из-за того, что вы для него молоды и как следует «не нюхали соли». Просто он ко всем так относится. Заносчивый, подозрительный, всегда недовольный: считает себя младшим бароном в третьем поколении.
—Ну и как нам с капитаном себя вести, посоветуй, Курт, —Пауль перекинул полотенце через плечо.
—Да как вести? Держитесь с достоинством, сообразно офицерскому кодексу чести. Капитан это отметит про себя. – Курт секунду помолчал, затем добавил: —Пойду, скажу, что вы сейчас предстанете перед его грозным взором. – Он подмигнул Георгу. – Кстати, в ночной вахте после вас тоже дежурил эсэсовец, но уже другой. И тоже вроде бы кого-то на заметку взял. Это мне капитан по секрету сказал. Если так каждую смену кого-то будут вносить в чёрный список, то у нас через месяц половина экипажа будут арестованы.
Курт ещё раз взглянул на товарищей и, повернувшись, зашагал назад по узкому коридору.
Через десять минут, наскоро побрившись, оба друга вошли в рубку центрального поста и предстали пред грозны очи командира экипажа.
Глаза корветтен-капитана действительно были грозны, но отдавали какой-то едва уловимой лукавостью. Пауль сразу проникся уважением к своему командиру, а Георг отметил про себя, что да, такой в обиду просто так не даст, если к тому же не любит эссесовцев. На вид ему было около тридцати лет, лицо умное, без тени высокомерия и заносчивости. С таким можно в разведку, подумал Георг, а сам заметил, как тот подавил в себе понимающую улыбку.