– Боюсь, – начал он (Чемберс рядом, как пес на коротком поводке), – что дела обстоят чуть серьезнее, чем мы думали, мистер Ноули. – Тот, сняв очки в массивной оправе, сразу помолодел и смотрел совсем как, птенчик. Годвин прокашлялся. – Наши обвинения, предъявленные вашему клиенту, будут весьма серьезными. – Подняв ладонь, продолжал: – Они будут включать шантаж, а также аморальное обращение с детьми. Разумеется, и создание препятствий для нашего расследования, связанного с вопросами национальной безопасности... – Ноули, видно, подозревал какую-то хитрость: одно время даже казалось, что он вот-вот разразится возмущенной речью. Произнесенные вкрадчивым тоном угрозы давались Годвину хуже, чем Обри. Но его более прямолинейных высказываний оказалось достаточно, чтобы обезоружить Ноули. Тот, даже снова надев очки, выглядел в сравнении с ним мальчишкой.
– Я полагаю, мистер э-э... Годвин, что вы можете подкрепить доказательствами хотя бы некоторые из них?
Подавшись вперед, Годвин кивнул. Хрупкий стол заскрипел под его тяжестью. Чемберс открыл один из конвертов.
– Узнаете это лицо? – спросил он, передавая два снимка Ноули... который, вертя в руках очки, удовлетворенно сглотнул. Потом заметил:
– Не вижу, чтобы это имело...
– Послушайте, мистер Ноули, – оборвал его Чемберс, – они хранились у вас, по поручению вашего клиента.
– Что, черт побери, вы хотите этим...
– Хватит болтать, сэр. Вы узнали Его Светлость. Мы тоже. У нас нет времени ходить вокруг да около, не так ли, мистер Годвин? – съязвил Чемберс. – Как видите, мы говорим в открытую.
– Я ничего не знал.
– Допустим, так, мистер Ноули, – улыбнулся Годвин. – Но ваш клиент располагает информацией, которая нам срочно требуется в интересах национальной безопасности. Думаем, что вы сможете убедить его дать нам эту информацию в обмен на... менее серьезные обвинения, – сказал Годвин, разводя руками. – Своего рода услуга за услугу, мистер Ноули. В зависимости от того, насколько полезной и оперативной будет помощь со стороны вашего клиента.
– Национальная безопасность, – пробормотал Ноули, выпуская снимки из пальцев и потирая их друг о друга. – Если... если мой клиент поможет вам в вашем...
– Нам нужен адрес, пока больше ничего, – сказал Годвин. – Ваш клиент знает, о каком адресе речь. Попросите Хьюза, мистер Ноули, назвать его, и тогда, думаю, вы с ним пока что сможете отправиться по домам.
– Только адрес?
Годвин кивнул. Ноули раздумывал, распространяя аромат дорого лосьона после бритья, лоб блестел от пота. Затем кивнул.
– Хорошо. Не вижу, почему бы моему клиенту не помочь вам, в обмен на...
– Достаньте адрес, мистер Ноули. Чемберс ухмыльнулся в спину адвоката.
– Я бы не доверил ему даже талонов на оплату автостоянки, – проворчал он, снимая трубку. – Позвонить старику?
– Сначала суперинтенданту. Пусть подготовит несколько человек. Сэру Кеннету сообщу я... если премьер-министр отпустит его отдохнуть на пару минут. – Он посмотрел на стол. – И уберите-ка с моих глаз эти картинки, слышите?
Две минуты спустя открылась дверь, и Ноули вернулся в комнату. Видно было, что невозмутимый полицейский из особого отделения одобрял развитие событий.
– Мой клиент...
– Адрес, мистер Ноули.
– Это находится недалеко от Юстона. Над пустой лавкой на углу Драммонд-стрит и Кобург-стрит.
– Номер!
Ноули сообщил номер.
– Я полагаю, что мой клиент был вам очень полезен, причем по своей доброй воле.
Чемберс махнул рукой.
– Меньше слов! – оборвал он. – Суперинтендант? О'кей, вот вам адрес... Да. Установите наблюдение. Да-да, сэру Кеннету сообщу. – Одновременно с Годвином он поглядел на настенные часы. Почти половина одиннадцатого. Годвин подумал, сколько времени было потеряно после отъезда Обри на то, чтобы вытаскивать с обедов и из чьих-то постелей управляющих банков, перед этим нажимая на вышестоящее начальство! Теперь эти часы казались потерянными напрасно.
– Быстро давайте старика, – тихо произнес он. – Потом как можно скорее отправляйтесь туда. Хьюз, черт возьми, слишком долго тянул волынку!
В свете фонаря с той стороны темной, продуваемой ветром улицы его часы показывали десять часов. Пакистанская бакалейная лавка там, за фонарем, еще открыта. Туда несколько минут назад зашли двое покупателей. Кроме как о времени, ни о чем не думалось. Он уставал от острого ощущения уходящего времени, но это все же лучше, чем другие мысли и чувства. Сцепил не находившие себе места руки за спиной. Гулко забилось сердце – проезжавшая по улице машина замедлила движение, но, обогнув знак, ограждающий место дорожных работ, скрылась из виду.
Мелстед попытался было отойти от окна, но нависшая позади темнота давила, ощутимо толкала к занавескам, заставляя выглядывать на улицу. Затекла левая рука. Несмотря на отопление, ему было холодно. Он зримо представлял пустой магазин внизу, казалось, слышал, как там бегают крысы и мыши.
Боже, как он ненавидел это место!
Теперь он думал о нем с отвращением, как наблюдающий со стороны аристократ. Раньше он пользовался этой квартирой довольно охотно, уступал ее другим лицам его круга. Она была их доставившим столько удовольствия... борделем – помягче слова не подберешь. И это место, черт побери, принадлежало ему! Он возненавидел его только сейчас, когда из места, где его ждали любовные утехи, оно превратилось в нору, где приходилось прятаться. Кеннет просто изумился, когда он стал отрицать, что кому-то здесь в мыслях или на деле причинялся вред. Но ведь Кеннет во многих отношениях чересчур строг в вопросах нравственности... упорный и неотвязчивый, вроде хорька, который не уйдет со взятого им следа. Хотя и старый друг... возможно, именно потому, что старый друг. Кеннет непонятно почему явно был убежден, что в отношении его совершено предательство.
Но именно осуждение со стороны Кеннета, близость Кеннета переменили его отношение к этому месту, сделали улицу за окном омерзительной и жалкой. Квартира – если бы он включил свет, это было бы видно – заново отремонтирована, со вкусом обставлена не для того, чтобы излишне восхищаться, а чтобы отдыхать, радоваться, наслаждаться. Но теперь в комнате, да и в остальных тоже, было темно. Потеря индивидуальности? Индивидуальности, аксессуары которой навязывали ему такие, как Кеннет. Не то, чтобы ему было стыдно или чтобы он чувствовал себя виноватым, нет. Собственно, из-за чего?
Боялся – да. Боялся разоблачения перед теми, кто будет тыкать пальцем и осуждать...
...Где же, черт возьми, Блэнтайр?
Массивные золотые часы в тусклом свете фонаря показывали пять минут одиннадцатого. Детей же кормили, о них заботились! – звучал в ушах безмолвный крик протеста, да, чудилось так громко, что он зажал рот рукой, испугавшись, что кричит на самом деле. Потер лоб и снова сжал руки за спиной. Господи, ведь это были бежавшие из дому беспризорники! Они знали, чего от них хотят. Это же не детишки из романов Диккенса с розовыми личиками, в белых платьицах или матросских костюмчиках! И что, как думает Кеннет, такого особенного здесь происходило? Частенько им дозволялось оставаться здесь на несколько дней...
Шесть минут одиннадцатого. Как невыносимо ждать! Где же Блэнтайр? Хьюз, не заслуживающий доверия, презренный, ловкий Хьюз, в любой момент может выбросить полотенце, черт побери!
Неважно, куда его увезет Блэнтайр. За границей есть деньги, будут еще. Малан позаботится. Нужно только добраться до порта, или аэропорта, или автомобильного парома, или куда там еще, откуда можно выбраться из Англии. Остаток жизни хочешь не хочешь пройдет в спокойной безвестности под теплым солнышком. Пусть даже в Южной Африке... есть много привлекательных мест, лишь бы в ближайшие часы ускользнуть от Кеннета.