...Похоронен. Под лавиной.
Он подплыл поближе, видя, как узка извилистая расщелина, как неустойчивы камни – чуть задел один и тот покатился, вздымая тучи ила. Из беспорядочной кучи покрытых илом обломков скал, выдаваясь футов на шесть-семь, торчало что-то похожее на меч.
Лопасть ротора вертолета. Свет отражался от запачканного илом плексигласа, изогнутого в форме головки младенца. Хайд принялся сталкивать ластами камни, медленно падавшие в темноту. Нырнув поглубже, стал расчищать открывшуюся кабину летчика. После открытия Фраскати, должно быть, произошел еще один обвал. Возможно, он был полузасыпан, когда Фраскати его обнаружил... достаточно, чтобы Харрел решил оставить его, как он есть. Военный вертолет... вода и рыбы почти до костей оголили глядевший на него череп. Медленно шевелились волосы, почти отставшие от почерневшей, сгнившей плоти. На потерявшем очертания полуразложившемся теле лохмотья американского рабочего военного обмундирования. На мгновение Хайд испытал отвращение, потом осталось лишь возбуждение. Пять с половиной минут – теперь будет дольше, каков бы ни был риск.
По очертаниям и размерам кабины летчика Хайд определил: большой армейский летающий кран. Внутри должны быть еще трупы. Он упал – должен был упасть, – совершая... однако же Фраскати пометил место инициалами ПУ, а не В – вертолет. Фургон с пультом управления, с которого запускался ДПЛА, должен был транспортироваться к озеру Шаста и обратно вертолетом, точь-в-точь как в Таджикистане. В этом случае фургон находится здесь, ниже... возможно, скатился метров на пятьдесят глубже из-за обвала. По плексигласу, словно перекати-поле на ветру, прокатился камень. Луч фонаря замутило илом. Четыре минуты – нет, нужно продержаться по крайней мере минут десять. И еще полчаса на подъем – с воздухом все нормально, по время, время... На поверхности такой же ощутимый и грозный, как тот катер, поджидал рассвет.
Скрученный, искореженный такелаж валялся поперек расщелины. Луч фонарика пробежал по нему, словно догоняя убегающую рыбу. Где-то здесь, где-то... Снова успокоил дыхание. Мимо прозрачной маски беззвучно струились пузырьки воздуха. Большой вертолет, возможно, заклинило в расщелине, где он и был похоронен. Харрелу было не по силам поднять и увезти его, во всяком случае летом на глазах у сотен туристов.
Еще три минуты Хайд скользил взад и вперед вдоль расщелины, луч фонарика, словно крот, рылся в завалах камней и обломков скал. И вот среди камней словно материализовались затянутые илом, бледные неровные очертания края фургона. Направляющий рельс погнут, крыша... опалена? Да, опалена шлейфом ДПЛА. Он двигался сквозь завесу ила, словно раздвигая тюлевые гардины, очищая руками поверхность машины, отбрасывая небольшие валуны, отыскал оставшуюся запертой заднюю дверь, потом переднюю кабину и дверцу водителя. Вокруг Хайда клубился ил, взбаламученный отбрасываемыми камнями и его собственными движениями. Вот он – в его руках, почти целехонький.
На дверце водителя разглядел кажущийся теперь зловещей шуткой перечеркнутый черным крестом силуэт самолета – символ, подтверждающий поражение цели. Словно зачарованный, он не отводил фонаря от этого отвратительного знака. Перед глазами промелькнули лицо Ирины с волосами во рту, фургон с ДПЛА, запуск, падающий в темнеющем небе русский самолет, зеркальное озеро в тысячах миль отсюда; авиалайнер здесь, летевший из Портленда в Сан-Франциско, и эта штука, поджидающая его, выслеживающая его, и, поймав цель, запустившая аппарат.
Почти машинально он сменил фонарь на подводную камеру "Никонос" с неуклюжей тяжелой электронной вспышкой. Место катастрофы ярко осветилось – четыре, пять, шесть раз. Потом улыбающееся в камеру почерневшее лицо мертвого пилота, за ним армейские опознавательные знаки на фюзеляже, направляющий рельс и опаленная крыша фургона – двадцать, двадцать два, двадцать пять. Инфракрасная пленка хорошего качества; широкоугольный объектив – как раз то, что надо; снимки хорошо пропечатаются, в меру приглушенные и матовые, даже плохо сохранившееся лицо пилота...
Вспышка продолжала сверкать, вырывая из мрака и ила сюрреалистические изображения служащих уликами предметов. Теперь у него есть улики, все до одной. Их будет достаточно. Больше ему ничего не нужно...
...Женщина.
Хайд продолжал щелкать аппаратом. Над головой поднимались пузырьки воздуха.
Опершись лбом на кончики пальцев, Обри поглядывал на висевшие на стене часы. Четверть первого. Он устал не столько из-за бессонной ночи, сколько из-за того, что Хьюз, уверенный, что может рассчитывать на свои знакомства бог знает с кем, продолжал упираться. Его ответы, угрюмое молчание и яростные вспышки говорили о том, что у него в руках есть козыри, которые он со временем пустит в ход. Атмосфера в комнате сгущалась и из-за оскорбительной манеры Чемберса, и из-за терпеливого молчания тяжело двигавшегося по комнате Годвина. Обри уставал даже от слабого шума уличного движения внизу, на пересечении Оксфорд-стрит и Чаринг-кросс. Но прежде всего на нервы действовали настенные часы, отсчитывающие потерянное время.
Обри допрашивал Хьюза уже почти шесть часов. Он применил все свое умение и упорство. Но все вылилось в нечто вроде демонстрации этого умения и показательного воссоздания картины преступления. Хьюз ничего ему не сказал, более того, даже по-настоящему не испугался.
– Хьюз, где находится сэр Джеймс Мелстед? – возможно, в сотый раз повторял он, громко вздыхая и прикрывая лицо рукой. За окном унылый серый ноябрьский полдень. В комнате включен свет.
– Не знаю, – отвечал Хьюз. – Я к нему в дом не нанимался.
– Да, вы всего лишь его сутенер, – снова вздыхал Обри. – Нам известно, что вы точно знаете, где он находится. Где то место, от которого вас просили держаться подальше? – Он взглянул на Хьюза. – Где?
Хьюз нахально пожал плечами, словно маленький смутьян перед чужим учителем, который ему ничего не сделает. Здесь страхом не возьмешь! Даже едва сдерживаемая злость Чемберса, у которого заметно чесались кулаки, была не в состоянии поколебать безрассудную показную самоуверенность Хьюза.
– Не знаю, о чем вы говорите. Требую пригласить моего адвоката, – отвечал Хьюз.
Скрипнув стулом, Чемберс угрожающе заворчал.
Хьюз моргнул.
– Имею право встретиться с адвокатом. А вы не имеете права держать меня здесь.
Обри стукнул ладонью по разделявшему их столу. Хьюз в ответ поправил спавшие на лоб волосы.
– Мне известно, Хьюз, что в Лондоне имеется еще одна квартира! – заорал он. – Вы знаете, где она находится. Он может быть там... где вы и другие, несомненно, бывали, чтобы совершать омерзительные противозаконные деяния, к которым вы пристрастились! Предполагаю, что это место принадлежит Джеймсу Мелстеду. Чтобы избежать ареста, он, должно быть, направился туда. – Хьюз опять единожды моргнул. – Да-да, Хьюз, не обманывайтесь на этот счет: когда Мелстед исчез, я имел в виду арестовать его и предъявить обвинения в совершении преступления. Полагаю, он об этом догадался. Прошу понять, что я заявляю это со всей серьезностью.
Хьюз был по-прежнему невозмутим.
– Ничего бы у вас из этого не вышло.
– Сколько судей у тебя на крючке? – скривив рот, спросил Чемберс. – И ты уверен, что тебе достанется тот, кто нужен, ты, дерьмо? – Он заскрипел стулом позади Хьюза. Тот испуганно вздрогнул.
– Терри, сядьте, – приказал Обри. – Это дело веду я. – Он выпрямился, подавшись к столу. – Вы слишком долго цеплялись за фалды людей, которых вы считаете всемогущими. Однако вопреки вашим предположениям уничтожить лично вас не составит большого труда. – Он снова вздохнул, покачав головой. – Могущественные люди с тайными пороками – самые ненадежные друзья для таких, как вы, Хьюз. Удивлен, что вы не разбираетесь в столь элементарных вещах. – Чемберс удовлетворенно фыркнул.
Зазвонил телефон. У Хьюза едва заметно дрогнули плечи. Годвин вышел переговорить в соседнюю комнату.