И еще сказал мне Павул, что помимо этих иные видения стали посещать его, смутные, словно скрытые опустившимся облаком, и пересказать эти видения он не мог, ибо воспоминания о них были еще более неясными.
Удивление же наших любезных гостей от такого странного совпадения было велико, и не могли они никак истолковать столь странный совместный сон. Однако Юл очень подробно расспрашивал об облике этих змей; казалось, что наши беседы о видениях навели его на некую мысль, высказать которую он не решался. Ксант же, впервые проявивший заинтересованность, пообещал отыскать мне одну, по его словам, интересную запись в своих свитках.
И я не раз спрашивал себя, что же означают наши сны. Что за земли открываем мы, обитая в них. Просвещенный Беорн Норнский считает, что есть три рода видений.
Видения первого рода, когда воображение, не покидая нашего тела, продолжает перекраивать, достраивать события, уже виденные ранее наяву. Исполнение таких снов возможно, и человек мудрый и рассудительный может истолковать их верно…
Видения второго рода, по его словам, связаны с состоянием самого сновидца. И если поднести к спящему человеку огонь, весьма вероятно, что увидит он пожар, а если рядом пролить воду — дождь или реку. Подобные сны не заслуживают особого внимания…
Сны же третьего рода связаны с путешествием духа, видящего их, в иные миры. Такие сны используют маги для достижения иного знания, и такие сны особым образом могут высветить перед сновидцем будущее…»
«Такие сны видит Павул… Такой сон сегодня видел и я…» — подумал Никит и продолжил:
«И сон, виденный мной, я отнес бы к третьему роду.
Кроме того, мудрейший Джиан-Поло Аэлльский полагает, что сновидец, узревший змею, имеет врага столь же сильного, сколь сильна виденная им змея…
Следуя же тому, что сон этот был в ночь полной, но начавшей убывать Моны и привиделся не одному мне, то если и несет он в себе тайную весть, то весть эта касается событий, должных произойти сегодня или завтра. Увижу ли я этих змей воочию, увижу ли врагов, и узнаю ли, что означает сия битва…»
Никит не хотел засыпать. Опасения, что сон снова перенесет его в иную жизнь, не приносящую ни радости, ни отдохновения, не оставляли его. И он выбрал третий мир, мир благородного Элиона, идущего к своей возлюбленной Норе, мир Элга, ищущего оружие против своей смерти.
«…Два стража встретили Элиона у входа в пещеру. Два стража, величественных, словно горы.
По восемь рук имели эти стражи, и головы тагов венчали их плечи, подобные склонам. Но не мог выпустить из рук чашу, накрытую красным шелком, благородный Элион, не мог и остановиться, чтобы оставить ее на камнях и взять меч. Да и меч его был иголочкой по сравнению со сверкающими унрасами тагоголовых…»
«Ага, — мелькнуло в голове Никита, — какие унрасы в те времена? Они появились, если верить Гиру Нетонскому, в двухтысячном ире, во время становления Короната! Почему Ксант этого не видит?»
«…И молвил благородный Элион:
— Пустите меня к почтенному Теонару, меня, Элиона, посланца Леи!
Рык, смешанный с пламенем, вылетел из пастей стражей и опалил шкуру Арги, наброшенную на плечи героя. Ослепительно белую, чистую, как горный снег, шерсть великой асунры покрыли коричневые пятна. Но взгляд Элиона был подобен двум мечам, и речь его была столь тверда, что пропустили стражи героя, и вошел он в глубокое чрево сна.
И миновал Элион хрустальный лабиринт, сделанный умельцем ниром, и сошел по каменной лестнице знаменитого Биорка, и настала хора, когда наконец узрел он почтенного Теонара.
Недвижно лежал Теонар, и тысячи тысяч хайров оплели паутиной его тело, и вековечный иней сверкал на его лице. И в темной глубине предстала глазам Элиона колыбель хрустальная, где покоилась его возлюбленная Нора.
И подошел к ней Элион, и поднял красный покров, и засверкала в его руке чаша, наполненная Алгом, жизнь дарующим, омывающим красный цветок Сна. И такое благоухание исходило из той чаши, что даже Почтенный Теонар, потерявший все свои чувства от начала мира, пробудился и вздохнул столь глубоко, что сотряслась Аста.
Но ни одна капля Алга, жизнь дарующего, не покинула чашу в руках Элиона. Возлюбленная же его Нора была недвижима. И поднес Элион чашу к самым губам ее, и озарил Алг, жизнь дарующий, ее лицо, и под веки ей заглянул живой свет. Но не пошевелилась Нора.