Гаврилов Дмитрий
Последний выстрел
Дмитрий ГАВРИЛОВ
ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ
"Пощады никто не желает!"
Автомобиль появился на утренней улочке средь вихря сухих листьев и мусора - блеклых желтоватых бумажек. Взвизгнула и без того стертая резина. Машина шумно затормозила. Мальчишка, разносчик газет, выронил однодневки прямо под колеса, отпрянул и прижался спиной к мокрой каменной стене. - Куда лезешь, пацан! Жить надоело! - рявкнул на мальчонку водитель, высунувшись из окна. Тот диким зверьком посмотрел на него, затем на пассажира, пробормотал что-то невнятное, и вдруг пустился наутек - только пятки сверкали. Встречный ветер раздувал полы рваного замызганного пальтишки. - Ну, что ты скажешь, Макарио!? - возмутился водитель. - Вот пострелёныш! - усмехнулся пассажир. Водитель все еще недовольно гудел, гудела и сама машина. - Да, брось ты, Санчо! - ответил Макарио, а пассажиром был он, и, приоткрыв дверцу, поднял с земли грязную однодневку, встряхнул ее брезгливо двумя пальцами, близоруко глянул на разворот. Во всю ширь там красовался правильный ряд букв..., слогов..., слов... до него не сразу дошел смысл заголовка: "Пожизненный Сенатор будет сегодня выступать в Парламенте!" - Санчо! Давай, дружище, жми в студию! - Ты думаешь, он все-таки решится? - спросил водитель. - Похоже на то. Десять лет эта сволочь ни разу не заходила в здание боялся. Ему предсказали, как я слышал... Старушка одна предсказала, что из племени араукан. "Убийца моих сыновей сгинет лютой смертью в том же месте, где погибли они!" - так она пророчила, старая колдунья, а индейцы редко ошибаются, коль прозревают судьбу. И еще она сказала, вместе с Пожизненным Сенатором сгинет и вся его свора придворных лизоблюдов. - Не верю я, Макарио, индейцам. И в судьбу тоже не слишком верю. Мне нагадали генеральские погоны, - Санчо усмехнулся, - а я вот, таксист. И не жалею о том. И ты не хуже меня знаешь, что Сенатору обещана неприкосновенность. Он никогда бы не оставил свой пост более молодому Приемнику, если бы не сумел выторговать себе спокойную старость и отпущение грехов за все злодейства. Кина не будет. - Будет, Санчо, будет, - возразил Макарио. - Если в предсказание верить, а наш Пожизненный Сенатор в них верит - не случайно новое здание на месте прежнего Парламента выстроили - все так и случится. И случится сегодня! Чую! Не знаю, как гадание, но профессиональное чутье меня давно не подводило. В студию, жми в студию
* * *
Грянуло орудие. Публика заорала, подбрасывая шапки. - Так их, так! Зеваки жрали пряную пицу и пили маисовую. Пленка шипела, ролики скребли, механика трещала. Вторая камера, наведенная на здание, бесстрастно фиксировала расстрел... Макарио замедлил скорость до предельной. Ста двадцати пяти миллиметровый снаряд устремился к дымящимся черным пролетам окон, проник в одну из этих уже пустых глазниц, рванул изнутри. Этаж ощетинился языками пламени. Затем снова работал первый оператор: - Чтоб они там сгорели, сволочи! - вопила толпа. - Да здравствует Сенатор! Камера скользнула вдоль моста - четыре танка вели прицельный огонь, методично расправляясь с боекомплектом. На том берегу виднелись еще четыре машины. - Ну, что, Мак! Обгадились твои? - директор по-отчески положил ему руку на плечо. Макарио резко обернулся, стряхивая ладонь, исподлобья глянул на директора. - Шучу, шучу! - успокоил тот. Он снова развернулся к пульту. Камера дала наезд на первый этаж. Сперва он, Макарио, не понял, что это. Резкости не хватало: колючий кустарник с редкими листья - это сейчас, десять лет спустя, камеры сами меняют межфокусное расстояние, выдержку и прочее. Подходы к Парламенту были блокированы по всему периметру мотками спирали Бруно. Клочья одежды и мяса висели повсюду. Раскуроченный дверной проем на метр от верха был забрызган мозгами справа и слева. Сотни трупов не успевших вбежать внутрь бедалаг громоздились тут же. - Ты снимал? - деловито осведомился директор студии, попыхивая сигарой он так и стоял за спиной. - Нет! - отрезал Макарио, - я был там, я успел. За окном часы городской колокольни пробили двенадцать. Жители Сиудад-де-примера-корона, или просто Сиудада, готовились отобедать.
* * *
Он был там, он запомнил все, до единой детали этого кошмара наяву. На верхних этажах люди сгорали, как свечки, лишь понаслышке зная, что такое Освенцим. Оказалось, журналисты врали, хорошо горят не только евреи. Хорошо горит любая плоть. Да, в двенадцать орудия умолкли. Зрители на мосту жевали пирожки и жрали маисовых соленые хлопья. Час передышки. Целый час тишины. По внутреннему радио к укрывшимся в здании обратился Председатель станция работала едва-едва, что называется на ручном приводе. Четвертые сутки без света, тепла и воды. Четыре дня и три долгих ночи, как дикие звери в клетке. Говорил он недолго, хотя знал что сказать и умел находить даже в самые страшные мгновения самые нужные слова. Потом послышалась мелодия, едва различимая прерывающаяся скрипом и скрежетом помех:
....жили смелые гордые люди, разорвавшие бремя оков. Но сегодня мы снова в неволе. Почернел небосвод над страной. На борьбу за свободную долю подымайся народ трудовой!
"Венсеремос", "Венсеремос"! Над страною призывно лети! "Венсеремос", "Венсеремос"! Это значит, что мы победим!
Но радио умолкло. И в жуткой, леденящей тишине кто-то молвил: - Сейчас снова начнут! - Мы не сдадимся! Честь превыше жизни! - твердо сказал Макарио. Санта выхватила у него громкоговоритель и кинулась к окну, выходящему на мост. Она просила военных не стрелять, она убеждала их, что в здании только штатские, и что у них тоже есть семьи. Оружие только у внутренней охраны, но им положено по роду службы - они охраняют законно избранную власть. В ответ рявкнуло танковое орудие, за ним второе. Здание содрогнулось до фундамента. - Сволочи! Жадные грязные сволочи! - подумал Макарио, и бросился к Санте, чтобы увлечь ее внутрь - конструкции еще держали. - Палите! Стреляйте, предатели! Всех вам не перестрелять! - выкрикивала она, срывая голос в хрип. - "Венсеремос", "Венсеремос"! Над страною призывно лети! - донеслось с верхних этажей. Все, и Макарио, и Санта, вслед за ним подхватили: "Венсеремос", "Венсеремос"! - это значит, что мы победим! Пространство разверзлось, разорвалось тысячью криков, крики слились в единый гул. Людей разметало. Макарио швырнуло к стене, но сознание не покидало его ни на миг, и он успел о том пожалеть. Сверху упало окровавленное тело Санты. Он ощутил на груди и на лице теплую жижу. Щуря глаза, слезящиеся в вонючем дыму, Макарио углядел, что полголовы у девушки было начисто снесено осколком. Огромная бетонная плита, нависнув над комнатой, грозила рухнуть всей своей тяжестью. Отпихнув труп, Макарио неловко перекатился, здание снова трясануло, он, было поднявшись, опять упал... Стараясь не смотреть под ноги, Макарио пробирался к выходу, шатаясь от стены к стене. Коридор был завалена еще трепещущими телами женщин и подростков, кровавое месиво присыпали штукатурка и битый кирпич. Дышать тоже совершенно невозможно! Всюду витал запах гари, смешанный с вонью испражнений. Одна, еще не старая, баба привалилась к окровавленной стене, руками она зажимала хлюпающую дыру на животе - ладоней не хватало. Макарио рухнул на колени, его вывернуло, еще и еще. Глянув вперед последний раз, он закрыл глаза и пополз на четвереньках. Пальцы ощущали только липкую массу, пару раз его кто-то хватал за ногу, а может, цеплялась вывороченная арматура. Так он полз, пока не уперся в камень противоположной стены коридора.