На больничном дворе Фиалковская попросила Риту подлить воды в радиатор, а сама вместе с доктором пошла к своему дому. Не сговариваясь, они вошли в квартиру.
— Вот вам свежие газеты, повышайте свой уровень, а я переоденусь и приготовлю ужин, — распорядилась хозяйка.
Он еще не успел прочесть очерк в газете, как вернулась Лидия Николаевна.
— Классическое блюдо холостяков-лентяев готово. Извольте кушать яичницу! — театрально воскликнула она, ставя на стол сковородку с глазуньей, потом достала бутылку. — Узнаете? Наша, недопитая...
Михаил Петрович смутился, припомнив, как они заспорили и забыли о вине.
— Извините, Лидия Николаевна, я вел себя...
Фиалковская не дала ему договорить, рассмеялась:
— Вели вы себя по-рыцарски, наступали с открытым забралом... Выпейте поскорее, пока мы не начали совершать перевороты в медицине...
Он повеселел и теперь был уверен, что она не сердится, что она относится к их недавнему спору с той же иронией. А он-то рисовал себе одну, картину мрачнее другой, убивался, раскаивался... «До чего же она чудесная женщина, — с нежностью подумал Михаил Петрович. — Не напрасно Рита подражает ей».
— К нашему столу не хватает музыки... Заведу вам свою любимую пластинку.
Михаил Петрович оживился: «Интересно, какая же у нее любимая пластинка?» У него тоже были свои любимые, и ему хотелось, чтобы сошлись их вкусы, чтобы (хотя это почти невероятно) любимой оказалась одна и та же музыка...
Она включила проигрыватель. Послышался удар колокола, потом барабанная дробь, и вдруг запели скрипки.
— Узнаете? — спросила Фиалковская, блестя счастливыми глазами.
Михаил Петрович вслушался. Музыка была ему незнакома.
— Боккерини «Ночная стража в Мадриде», — пояснила она. — Слушайте... Идет по ночному городу стража. Вот она проходит мимо приюта слепых. Слепые неуклюже пляшут... Вот идет мимо монастыря, оттуда доносится торжественное пение... А вот... слушайте, слушайте, под гитару поет куплеты уличный певец, а его прерывает скрипач. Слышите? — рассказывала она содержание симфонии и сама слушала увлеченно, чуть прикрыв глаза ладонью. — Замечательная музыка...
— Неплохая, — подтвердил он. — И все-таки второй раз слушать не захочется.
— Почему? — искренне удивилась она.
— Скучно. Будешь думать о слепых, монахах, уличных певцах и ни о чем другом, потому что композитор натуралистично подает картинку города, ограничивая фантазию слушателя. А музыка, по-моему, должна не ограничивать, а будоражить фантазию, будить все новые и новые мысли.
— Но ведь Боккерини великий композитор!
— А кем и когда предписано, что мы обязательно должны поклоняться творениям великих? Великие тоже ошибались.
— Михаил Петрович! Что я слышу? Вы способны свергать с пьедесталов гениев?
— Да нет, почему же... пусть стоят... для истории. Но слепо следовать по стопам великих — не всегда самый правильный путь. Есть такой пример в нашей медицине. Один знаменитый французский хирург воскликнул: «Сделать операции безболезненными — это мечта, которая не осуществится никогда!» К счастью, нашлись ослушники, не поверили и доказали ему, что обезболивать операции можно и нужно. Вот вам и великий хирург.
— То медицина, а мы говорим о музыке, о вечной гармонии звуков.
— Против гармонии возражать, конечно, трудно. А разве нельзя предположить, что прежде люди по-другому воспринимали музыку, чем теперь? Возможно, наш слуховой орган уже видоизменился, потому что мы ныне живем среди звуков, которых не было раньше...
— Оригинальная теория! Может быть, вы напишете докторскую на эту тему?
— Я — нет, а кто-то напишет.
— И все-таки чья музыка вам по душе — Баха? Чайковского? Брамса? Прокофьева?
— И Кальмана.
— Кальмана? Оперетки? Ну, Михаил Петрович, вы все во мне разрушили, — рассмеялась она. — Представьте: смотришься в воду, видишь отражение деревьев, неба, облаков, себя и вдруг кто-то камнем бух — и все расплылось... Вы и в самом деле любите оперетту?
— Очень люблю. Хорошую, разумеется.
— Вот не подумала бы... Вы мне сразу показались очень-очень серьезным, строгим, даже недоступным... Скажите, а я какой вам показалась? — неожиданно спросила она. — Только правду говорите, я не обижусь...
Михаил Петрович растерялся, не зная, что ответить. Он уже много думал о ней, ему чудилось, что они давным-давно знакомы... А что сказать ей?
— Вы мне сразу показались хорошей, — тихо, почти шепотом ответил он.
Забыв о вине, о сковородке с глазуньей, они сидели за столом и даже не заметили, как стемнело на улице.