Дмитрию тяжело было слушать этот разговор. Он отошел в сторонку. Нестерпимо хотелось есть. Он бродил по лесу и вдруг вспомнил Викентия Викентьевича. Старый учитель говорил ему когда-то о том, что лес может прокормить человека, но Дмитрий сейчас ничего не находил, чем бы можно было подкрепиться, утолить голод и раненых накормить.
На голубоватом блюдце болотного озерка темными точками плавали дикие утки. Где-то в осоке всхлипывали кулички. Дмитрий стоял и жадно смотрел на диких уток. Как их достать? А утки резвились, ныряли, не боясь человека, они как будто знали; что этот человек хоть и в военной форме, но ничего не сможет сделать им дурного — он безоружен...
Наступила третья ночь — темная, холодная. Небо еще с вечера заполонили отары туч. Подул ветер, и лес угрожающе застонал, заскрипел, будто недовольный чем-то. В одной гимнастерке стало холодно, и Дмитрий разжег костер.
Молчаливые, угрюмые, с осунувшимися, заросшими щетиной лицами раненые сидели у костра. Толмачевский вдруг заохал, потом сбивчиво стал говорить о какой-то пшенной каше и просить добавки. Дмитрий дотронулся ладонью до его лба. Лоб горел, как в огне. У Толмачевского повысилась температура.
«Неужели и Толмачевский умрет нынешней ночью ? А дальше чья очередь?» — подумал Дмитрий, и эта мысль обожгла ему сердце.
В стороне о чем-то перешептывались Кухарев и сержант Борисенко, потом Кухарев подошел, тронул Дмитрия за плечо, отозвал от костра.
— Дело, доктор, такое — людей искать надобно, — сказал он. — Нужно идти в село за подмогой. Без харчей мы долго не протянем. Тут за лесом село есть — Подлиповка. Мы, помнится, одну ночь ночевали там, когда на передовую шли. Большое село. Я бы сам сходил...
— Нет, нет, что вы, — перебил Дмитрий, — вы не дойдете.
— В том вся заковыка, что не дойду, и другой никто не дойдет.
— Я схожу. Сейчас же пойду, — решил Дмитрий.
— Ночью-то куда идти, заблудишься, а мы без тебя, доктор, как слепые котята... Ты утра дождись.
9
Было раннее осеннее утро. Ветер угомонился, небо посветлело, и его мягкая голубизна проглядывала сквозь вершины вековых деревьев.
Дмитрий шел напрямик. Можно было бы выбраться на дорогу — она обязательно вывела бы его к селу. Но он боялся дороги. Он и леса боялся, ему было жутковато продираться сквозь колючие заросли. Он часто останавливался, запоминая место, по которому шел. Но запомнить было трудно: все кругом похожее — лес и лес. Он стал все чаще и чаще надламывать ветки, делать ножом отметины на стволах, чтобы не сбиться на обратном пути.
Казалось, что он идет очень, очень долго, а перед ним все тот же лес — дремучий и бесконечный. И то, что можно выбраться из этой таинственной чащобы — вранье, выдумка. И то, что на пути можно встретить какое-то село — тоже выдумка. Здесь, кроме леса, ничего нет и не может быть. Иди сутки, неделю, надламывай ветки, делай отметины, обходи поваленные деревья, вернее даже не деревья, а трупы деревьев, но ты уже отсюда не выберешься...
И Дмитрия охватил страх, такой сильный, такой непоборимый страх, что он стал слышать какие-то хрусты, шорохи. В каждом хрусте, в каждом шорохе ему чудились шаги врага — то ли зверя лютого, то ли еще поопаснее — фашиста. И со зверем он сейчас не справится, и перед вооруженным фашистом бессилен... Был бы у него револьвер... Проспал он свой револьвер, не услышал, как Бублик вытаскивал из кобуры оружие, подарок Анны Андреевны.
Неожиданно до слуха донесся петушиный крик. Дмитрий остановился, прислушался. Неужели где-то рядом село? Нет, нет, почудилось. От страха многое может почудиться... Но вот впереди раздался короткий собачий лай. Значит, и в самом деле — там село. Село — это спасение. Село — это люди, свои, русские люди!..
Дмитрий бегом кинулся вперед, не обращая внимания на колючий кустарник.
Вот оно — село! До него рукой подать. Дмитрий готов был кричать от радости, им овладело такое чувство, какое, вероятно, испытывают только моряки, когда после долгого, изнурительного плавания средь пустынного океанского безбрежья вдруг кто-то из матросов крикнет: — Земля!
Дмитрий выбежал из леса, перемахнул через какую-то изгородь. Ему некогда искать дорогу. Скорей, скорей в село, к людям. И вдруг он остановился, шлепнулся в картофельную ботву. По сельской улице шли строем немецкие солдаты. Дмитрий пополз назад, к лесу. Он полз по-пластунски, и если бы сейчас увидел его лейтенант Шагаров, непременно похвалил бы: быстро ползешь, молодец, Гусаров... Теперь он подполз под изгородь и только в подлеске остановился, тяжело и учащенно дыша.