Только перед вечером Тихон Бычок вернулся домой.
— Ну, пропащая душа, тебя только за смертью посылать, обед грела, грела, опять остыл. Сейчас на примусе подогрею, — хлопотливо говорила Прасковья, Бычкова жена — еще не старая полноватая женщина с толстой черной косой, венцом обвитой вокруг головы.
Через минуту вслед за женой Тихон Бычок вышел на кухню. Прасковья в это время ложкой зачерпнула из стеклянной банки топленое масло и хотела было бросить на сковородку. Муж подскочил к ней, выхватил из рук ложку с маслом.
— Ты что делаешь? Ты куда столько масла прешь?! — закричал он.
Жена изумленно заморгала глазами.
— Да что ты, господь с тобою, или не знаю, сколько надо масла класть, — протянула она.
— Больно много знаешь! — шумел муж, вываливая масло назад в банку. — У людей, может, капли жиру нету, а ты во сколько бухаешь!
— Ить сам говорил — ноне живи, а завтра неведомо, что будет... Что ж масло жалеть, хватит нам...
— Надо жалеть! Надо! Не наше оно. Поняла?
Прасковья в крайнем изумлении посмотрела на мужа — уж не пьян ли? Семнадцать лет живут они вместе, не доводилось ей видеть Тихона пьяным. Выпьет, бывало, рюмочку в компании — и хватит. Может, с лихолетья хватил где не рюмочку, а побольше? Да нет, трезвый...
— В нашем погребе, значит наше, — сказала она.
— Мало ли, что в нашем погребе... Погоди, хозяин объявится! — и Тихон Бычок вышел из кухни, зашагал, прихрамывая, по горнице. Его так и подмывало рассказать Прасковье о встрече с Романовым, но он молчал, зная, что жена разнесет рассказ по соседям. А может, не разнесет? Понимает же, какое время настало...
— Бабы-то языками трезвонили — уехал Романов, чуть ли не мешок денег уволок из банка, — не выдержал он.
— А что? Уехал. Это мы с тобой не могли, а Романову дорожка прямая...
— «Прямая», — передразнил муж. — Никуда он не уехал, в районе живет.
— Будет врать-то, — отмахнулась жена. — Они ж его сразу в петлю, они ж всех партейных...
— А ты поначалу поймай его, найди да взять попробуй. Он, может, не захочет идти, нету ему резону в петлю, может, он раньше на него петлю накинет. Романов не с голыми руками, я-то знаю.
— Терентия видел? — тревожно воскликнула жена. — Где видел? — стала допытываться она. — Сам знаешь, не чужой он, родня все-таки.
— Родня, — усмехнулся муж. — Твоего деда плетень горел, а его дед руки грел, вот и породнились...
— Не мели, балабошка. Моя двоюродная за ним. Может, и она уехать не успела, может, нуждается в чем.
— Ишь ты, добрая какая. А когда ты нуждалась, она помогла тебе? Напоила? Накормила?
— Что попусту трезвонить. Слава богу, не нуждались. Да скажи, где видел Терентия?
— Во сне! Довольна?
— Фу ты, окаянный, напужал как... Что ел мало?
— Сыт, по горло сыт! — с необъяснимой злостью отмахнулся муж и вышел во двор. Нужно было вычистить навоз из хлева, он уже взялся было за вилы, не швырнул их и чуть было не сшиб петуха-зеваку. Глянул на разоренный плетень. Тихон уже приготовил ход к купленному бубликовскому амбару. Думал открыть магазин, свою торговлю. А зачем она ему, торговля-то? Чем торговать станет? Да ну ее к лешему, лучше пойти работать на прежнее место, возчики нужны будут...
На следующей неделе пришел к Тихону Бычку директор школы Ефим Силыч Карташев.
— Батюшки, или не туда попал, или наврали мне люди, — с порога заговорил он. — Я к тебе, Тихон Егорович, за покупками, а у тебя, вижу, магазин не работает.
— Какой магазин! Какой магазин! — закричал было Тихон Бычок, но тут же осекся. Директора школы он уважал, сам учился у него. Молодым тогда был Ефим Силыч. Теперь постарел, очень постарел учитель. — Наврали вам, Ефим Силыч. Нету магазина и не будет, — твердо ответил он.
— Торговля дело хорошее...
— Чем торговать? Своими старыми портками?
— Чем торговать, вопрос другой, было бы желание.
— Нету желания... Так сдуру зашла блажь в голову.