— О тебе, подонок, я думал то же самое, — не удержался Дмитрий. — Трус, фашистам продался!
— Но, но, потише, доброволец, — пригрозил револьвером Кузьма Бублик и приказал полицаям: — Ну-ка, свяжите его, да покрепче!
Полицаи связали Дмитрия проволокой и бросили на бричку.
— Травушкин, прихвати еще лошадь, загоним в Криничном, — сказал Кузьма Бублик одноглазому полицаю.
Полицай подбежал к лошади, отвязал ее и завопил:
— Кусаешься, паршивая скотина! На тебе! — и он ударил по крупу лошади прикладом винтовки.
Лошадь всхрапнула, рванулась в сторону и переулком убежала прочь.
— Ах ты, черт одноглазый, упустил, — возмущался Мухин.
— Везите в Криничное, — приказал Бублик. — Да смотрите в оба!
— Будь спок, старшой, не убегёт, крепенько спутан, — захлебываясь, отвечал Мухин.
— Поезжайте, я вас догоню, — распорядился Бублик.
17
Полина металась по приемной, заламывала руки, чувствуя, что ничем не может помочь Дмитрию. Ему могли бы помочь только партизаны, но до партизан далеко. «Я виновата, я виновата, — кляла она себя. — Обрадовалась, что пришел он, и забыла об осторожности, не укрыла, не спрятала Митю, и погиб он, погиб... Нет, нет, нужно что-то делать, нужно бежать к деду Минаю, дед Минай что-нибудь придумает», — Полина сняла халат, косынку, набросила на плечи пальто. Но в это время в приемную вернулся Кузьма Бублик.
— Ну, здравствуй, Полина, — сказал он, протягивая руку.
Она демонстративно заложила руки за спину.
— Вы на прием? Извините, господин Бублик, я спешу на вызов...
— «Господин»... «Бублик»... Не слишком ли официально для старых друзей.
— По-моему, у вас повышено давление, полезно было бы кровопускание, — зло ответила Полина.
Кузьма рассмеялся.
— Ты все та же — остра на язык. Я не удивлюсь, если начнешь дразниться, как бывало — «Кузя, Кузя, черти в пузе»... Помнишь? Ну, как ты здесь в глуши деревенской?
— Представь себе — отлично, — с вызовом сказала она, — в полицию идти не собираюсь, работаю тем, на кого училась.
— Похвально. Профессия у тебя аполитичная, при любой власти аспирин есть аспирин. Завидую...
— Вот этого я не могу сделать по отношению к тебе. Учился на историческом факультете, мечтал шагнуть в большие сферы, но достукался до полицая... Такому падению не позавидуешь.
— Ты называешь это падением? — Кузьма сел за стол, положил руки на белую скатерть-простыню, и Полина увидела его короткие, обросшие рыжеватой щетинкой пальцы, похожие на гусениц. Ее охватило чувство омерзения и гадливости, хотелось тут же сдернуть со стола простыню и швырнуть ее в корыто для стирки.
— А можешь ли ты себе представить, — разглагольствовал Бублик, — что я потому и пошел в полицию, что изучал историю, знаю историю с древнейших до нынешних времен? Нам долбили когда-то: колесо истории вспять не вращается... А что стало? Мы, как ты знаешь, оказались поразительно бессильными перед могуществом немецкой армии. Что прикажешь делать в такой ситуации мыслящему человеку?
— Идти в предатели, изменить Родине.
Кузьма Бублик нахмурился, с упреком сказал:
— Ты никогда не отличалась осторожностью, язык твой — враг твой. Пойми, Полина, времена теперь другие... Вот ты принимала больного, а поинтересовалась ли — кто он, откуда?
— Меня это не касается, кто он и откуда. Зашел больной человек. Что же я, выгоню его? Откажу в помощи?
— Но больной может оказаться красноармейцем... Ты, надеюсь, уже знаешь, что бывает за помощь красным?
— Да что у него на лбу написано, кто он такой. Пришел, пожаловался. Осмотрела я — болен человек. Отпусти, Кузьма, парня. Лечиться ему надо.
Бублик усмехнулся.
— Разве только во имя нашей дружбы... Но твоего больного повезли в Криничное...
— Это даже хорошо! — подхватила Полина. — Я поеду с тобой и положу его там в больницу... Прошу тебя, Кузьма, идем же, скорей!
Бублик не торопился отвечать. Он уже порядочно сидит здесь, а значит Мухин и Травушкин отъехали далеко, и если протянуть еще, то бричку с пленником уже не догнать, а увезти с собой в Криничное хорошенькую Полину — дело стоющее...
...Связанный Дмитрий лежал на бричке. Одноглазый Травушкин вырвал вожжи у Мухина и остервенело хлестал кнутом и без того шуструю лошадку.
«Торопится, гад», — со злобой подумал Дмитрий, кусая сухие губы. Бричку так трясло по мерзлой дороге, так швыряло из стороны в сторону, что он подскакивал, чувствуя, как ржавая проволока вгрызается в кожу связанных рук. Ему казалось, что еще немного — и затекшие кисти будут отпилены этой проволокой.