Сквозь хаотическое сплетение ветвей Дмитрий видел мост. Ажурный, черный, точно облитый тушью, пролет моста четко вписывался в небогатый зимний пейзаж и как бы царствовал над всем: над отдаленной полоской леса, прибрежным низким кустарником, белой лентой реки, скованной крепким льдом и заботливо укутанной снегом. Чуть поодаль от моста, в низинке, виден барак. Над бараком, расширяясь вверху, сизоватыми столбиками поднимались дымки из двух труб. И все, что видел перед собой Дмитрий, дышало извечным покоем и мирной тишиной, и трудно было поверить, что где-то идет война, что, быть может, в эту минуту под Москвой беснуется грохот и черной гарью покрываются снега Подмосковья...
А здесь, на опушке леса, тихо... Но вот где-то вдали стал проклевываться какой-то неясный шум. Все отчетливей и отчетливей слышалось пыхтение паровоза. Это полз немецкий эшелон. Перед мостом паровоз прогудел (Дмитрий сперва увидел белый дымок рядом с крышей будки машиниста, а уж потом до слуха донесся резкий, дребезжащий свист). Эшелон прогрохотал через мост и пополз дальше, подминая под себя нити рельсов. Казалось, он изорвет, изжует эти нити, но они выскакивали из-под колес невредимые и стелились по шпалам, по насыпи.
«Еще один эшелон прошел, значит немцы под Москвой станут сильнее, — подумал Дмитрий. — Почему же мы пропустили? Почему?»
— Секунда в секунду проследовал, — послышался голос. Дмитрий повернул голову. Метрах в пяти-шести от себя увидел Романова. Тот лежал в снегу с биноклем.
— Что, замерз, Гусаров? — спросил командир. — Шел бы ты к саням, там потеплее, там побегать можно.
— Хочется посмотреть, как взорвется мост, — ответил Дмитрий. Ему захотелось глянуть в бинокль, но удобно ли просить у командира? А почему неудобно? Он подполз к Романову.
— Терентий Прокофьевич, можно мне посмотреть в бинокль?
Романов недовольно глянул на него, хотел даже прикрикнуть — не приставай с пустяками, но, встретив полный любопытства взгляд молодого партизана, заулыбался.
— На, Митя, посмотри.
Дмитрий поднес к глазам бинокль. Сперва он увидел небо, такое же далекое и холодное, какое видно и без бинокля. Но вот к нему как будто подскочил ажурный пролет моста, и не черный он оказывается, а красноватый, чуть подернутый инеем. Черным, закопченным был только верх пролета. Дмитрий повел биноклем чуть в сторону и тут же близко-близко увидел немецкого часового. Часовой был в каске, шея и половина лица закутаны каким-то серым платком. Дмитрию даже показалось, что он встретился взглядом с часовым, и вздрогнул от этого, резко оторвал от глаз бинокль.
Романов засмеялся.
— Что, Митя, страшно стало?
Дмитрий виновато улыбнулся. Ему и в самом деле было страшновато вблизи рассматривать часового и в то же время интересно. Он хотел навести бинокль на барак, чтобы заглянуть в окно и увидеть охранников — что они там делают... Но Романов торопливо сказал:
— Дай-ка сюда бинокль!
Через мост шагали четыре солдата. Теперь даже без бинокля было видно, что они в касках, головы замотаны шарфами или женскими платками. Солдатам холодно. У грибка для часового они остановились. Вместо продрогшего часового встал под грибок другой. Двое пошли назад, видимо, к бараку, а двое пошагали по шпалам к будке путевого обходчика.
Подполз Кухарев, зашептал:
— Ну, Терентий Прокофьевич, все идет, как по расписанию.
Романов отполз куда-то.
— Иван Фомич, неужели мост можно подорвать среди белого дня? — опять усомнился Дмитрий.
Кухарев улыбнулся, ответил тихо:
— Не веришь? И правильно. В том-то и соль, что немцы тоже не верят в такое наше нахальство. Днем они дрыхнут в тепле, а всю ночь постреливают, ракеты пускают... Да и кому придет в голову, что при солнышке кто-то на мост нападет. Скажи мне кто другой, тоже не поверил бы... Я, Митя, все здесь на животе изъездил, днями-ночами лежал да наблюдал. К путевому обходчику наведывался за милостынькой, прощупал, думал, помощником окажется. Нет, гнида гнидой. Тем хуже для него... Задумка у нас, Митя, дерзкая, а вот что из того выйдет, сам господь-бог не ведает.
Любопытство разбирало Дмитрия. О том, что задумано в штабе, ему, разумеется, не доложили. Он знал только одно: партизаны отправляются на задание, и ему тоже было приказано ехать. Его дело — раненые, вовремя перевязать, вовремя укрыть и отвезти потом на базу в лазаретную землянку. Вот и все. А то, что он лежит в снегу и наблюдает за мостом и при удаче, наверное, увидит, как рухнет ажурный пролет, это его, так сказать, частная инициатива. Он даже побаивался, что Романов прогонит его к саням. Нет, не прогнал.