Для чего ему показали голограмму, он так и не осознал, провалившись в небытие. Сознание покинуло его, оставив в реальном мире лишь его пустую оболочку в форме уставшего и измождённого тела.
Коржин уснул.
№ 17.
Снежная вьюга постепенно утихала всю ночь, и к утру окончательно успокоилась. Рассвело быстро. Ветер утих. Пора было заняться приготовлением к походу. То, что ему каким-то образом предлагали вернуться на станцию, он помнил смутно: всё казалось поутру неким кошмарным сном с двигающимися тенями на потолке. В каком направлении идти, он понятия не имел. Компаса у него не было, следовательно, ему нужно продвигаться просто на север, ориентируясь в тундре по природным подсказкам. По его расчетам, от хижины оленеводов до метеостанции было никак не меньше 150 километров – по тундре, мерзлоте, ледяной пустыне. Ему предстоял весьма долгий путь – с опасностями, голодовкой, непонятными аномалиями и риском попасть в зубы волкам или медведям.
Солонину он ещё раз проварил, разрезал на несколько десятков тонких кусков, повесив их сушиться на ту же верёвку, где вчера подсыхала одежда. Проверив снегоступы и отбив камнем валенки, он почистил и привёл в порядок меховую парку, сложил узлами верёвку, пересчитал драгоценные спички, почистил один из капканов, и уже к вечеру был готов выступить в многодневный изнурительный поход сквозь безликие массивы снежной тундры. К вечеру в капкан угодила полярная куропатка. Отварив её в котле, Коржин обглодал косточки, а мясо прокоптил на углях, с чем и уснул, намаявшись за день своими нехитрыми сборами.
А проснувшись рано поутру он покинул хижину, имея в наличие валенки, капкан, нож, котелок, фонарь и спички. Верёвку он обвязал вокруг пояса, накинув сверху оленью парку и нахлобучив на голову меховую шапку. Ступать в снегоступах было неловко, но уже спустя несколько сот метров он к ним приловчился, делая передышки через каждые полчаса. Мороз щипал нос и уши, однако идти оказалось не так трудно, как он первоначально ожидал. Его вовсе не удручал тот факт, что, уходя, он, в буквальном смысле, обчистил сторожку до основания. Тут, либо пан, либо пропал. Неизвестно ещё, сколько времени в неё не будут забредать следующие путники, а самому выжить ему сейчас было просто необходимо. Дрова он оставил, свечками не пользовался, капкан прихватил только один, а что до фонаря, так ему и так «жить» оставалось считанные часы.
Погода после ночного бурана стояла на удивление тихая и ясная. Шапка и рукавицы грели отменно, валенки были сухими, продвигался он относительно без усилий – идиллия, да и только.
Где-то в этих местах, по поверьям старых рыбаков и шаманов, некогда, на заре человечества была Гиперборея – об этом как-то рассказывал Раевский, уютно расположившись в комнате отдыха с остальными сотрудниками базы. Где-то здесь, на этих безмолвных просторах должны находиться загадочные мегалиты таймырского Стоунхенджа. Экспедиции, обнаруживавшие эти непонятные нагромождения каменных идолов и сферолитов, затем неведомым образом исчезали бесследно, оставляя после себя лишь послания в запечатанных бутылках с едва прорисованными картами своих маршрутов, которые потом находили на берегах бесчисленных рек, прорезавших полуостров от запада до востока и от юга до севера.
Заданный режим у него был таков: шестикилометровый переход – привал на обед – снова переход – затем ночёвка. Первые два дня погода позволяла придерживаться данного графика. Мясо куропатки и солонину он экономил, на ночь ставил капкан, а во время продвижения среди карликовых берёз и сосен иногда с ножом охотился на леммингов. Голод пока не мучил. Спички он ещё в хижине разрезал каждую на две части, и огня хватало. Однако, он прекрасно понимал, что на две недели пути всех предусмотренных запасов ему не хватит – как ни экономь.
На утро шестого дня он, уже порядком облегчённый от запасов пищи, и остановившись на очередной привал, внезапно почувствовал что-то неладное. Последние несколько часов его нестерпимо терзал голод, солонина закончилась, лемминги куда-то исчезли, а за песцами ему было попросту не угнаться. Желудок отчаянно требовал пищи. По всем приметам и природным подсказкам намечался снежный буран, а ведь он не прошёл ещё и половины пути. Он замёрз. Губы его потрескались, отросшая борода торчала сосульками, глаза резало, в ушах пульсировала тупая боль, а по ночам его преследовали сны с жареными окороками и пирогами со сладкой начинкой. К вечеру седьмого дня ему попалась замёрзшая, наполовину изглоданная тушка полярной лисицы – возможно, росомаха не доела или тундровая рысь оставила на потом. Возликовав в душе, он перенёс останки подальше от места, и пока разгорался костёр, вонзился зубами в сырую замёрзшую печень, едва не сломав себе передние зубы. Утолив кое-как нестерпимый голод, он обглодал косточки, оставив четыре тощих куска на следующие дни. Эта маленькая передышка лишь едва притупила его голодное состояние, но это дало ему возможность проспать всю ночь без кошмаров, окончательно не замёрзнув.