Она открылась.
Проклятье. Я предпочитаю более драматичное появление.
Я вошёл и увидел богато обставленную комнату с тёмными, густыми коврами, кожаными диванами, баром с закусками, баром с напитками и двумя женщинами, расположившимися на кожаном двухместном диване.
Они подняли головы, когда я закрыл дверь. Выражение Мёрфи было в лучшем случае рассеянным, взгляд затуманился, зрачки расширились так, что вряд ли способны увидеть синий цвет, а губы распухли от поцелуев. Она увидела меня и медленно, чувственно улыбнулась:
— Гарри. Это ты.
Другая женщина одарила меня такой же улыбкой, только более хищной. Её чёрные волосы с синими прядями спускались до плеч. Зелёные глаза с золотыми прожилками смотрели ярко и пылко. Чувственные губы. Одета в серый деловой костюм: юбка с пиджаком и расстёгнутая до неприличия блузка. Она была такой, как её описал Барт Деккер, — высокая и красивая.
— Итак, — произнесла она глубоким грудным голосом, — это Гарри Дрезден.
— Да, — ответила Мёрфи, глотая слова, словно пьяная. — Гарри. И его жезл.
Она хихикнула.
Боже мой, я имею в виду, она захихикала.
— Мне нравится, как он выглядит, — сказала брюнетка. — Сильный. Интеллектуальный.
— Да, — согласилась Мёрфи. — Я уже давно его хочу. — Снова хихиканье. — Его и его жезл.
Я указал волшебным жезлом на Медитрину Бассарида:
— Что ты с ней сделала?
— Я? — спросила женщина. — Ничего.
Мёрфи покраснела:
— Как сказать.
Женщина томно рассмеялась, поглаживая волосы Кэри:
— Мы только начали. Я поделилась с ней объятьями бога, чародей.
— Я хотела надрать тебе задницу за это, — сказала Мерфи. Она посмотрела вокруг, и я заметил разбитую лампу на полу и перевёрнутый журнальный столик, на котором та стояла — свидетельства борьбы. — Но мне сейчас так хорошо…
Матовые голубые глаза посмотрели на меня:
— Гарри. Присядь с нами.
— Сделай так, — пробормотала женщина. — Мы хорошо проведём время. — Она откуда-то достала бутылку пива Мака. — Давай. Выпей с нами.
Боже, всё чего я хотел, так это выпить.
Но это было не то, что я имел в виду. Это было неправильно. Я сказал себе твёрдо, что это неправильно. Даже если Каррин поступит с пистолетом в кобуре на плече, как с остальной одеждой.
Или, может быть, это сделано специально для меня.
— Медитрина была римской богиней вина, — вместо этого сказал я. — А бассаридами называли служанок Диониса.
Я кивнул на пиво в руке и продолжил:
— Я думал, что менады предпочитают вино.
Она улыбнулась широкой искренней белозубой улыбкой:
— Любой дух — это дух бога, смертный.
— Их связывает психический канал, — сказал я. — С Дионисом. С богом пьянства и экстатического насилия.
— Разумеется, — ответила менада. — Смертные забыли истинную силу бога. Пришло время напомнить.
— Если ты решила устроить вакханалию, почему не начала с пива, которое бесплатно раздают на арене? Так ты заполучила бы гораздо больше людей.
Она презрительно усмехнулась:
— Его варят в котлах размером с дом при помощи машин, а затем охлаждают. У него нет души. Оно даже своего названия не заслуживает.
— Ясно. Ты презрительно относишься к пиву.
Она улыбнулась, её великолепные зелёные глаза уставились на меня:
— Мне нужно что-то настоящее. Во что творец вложил при создании гордость и любовь.
На самом деле это имело смысл и с технической точки зрения. Магия базируется на множестве вещей, среди них и эмоции. Как только начинаешь массовое производство, то из-за самой природы этого процесса теряешь чувство личной сопричастности к созданному. Для менады это означало бы, что в массово производимое пиво бесполезно вонзать волшебные зубы, и оно не может послужить основой для заклинания принуждения.
Пиво Мака, конечно, готовили с гордостью, я про настоящую личную гордость, а не про корпоративный слоган.
— Зачем? — спросил я её. — Зачем это вообще делать?
— Я не одинока в своих действиях, чародей, — ответила она. — Такова я.
Я нахмурился и склонил голову поближе к ней.
— Смертные забыли богов, — в голосе появился зарождающийся гнев. — Они думают, что Белый Бог изгнал остальных. Но они здесь. Мы здесь. И мне поклонялись в своё время, смертный.
— Может быть, ты не знаешь, но большинство из нас это вообще не волнует. Молнии с небес уже никого не удивляют.
Она зарычала, глаза засветились ещё ярче: