— Нет такой штуки, как культура лесной глуши, — сказал он. — Не было и не будет.
Они стали пререкаться, и на этот раз так озлобленно, что Бо в конце концов вмешалась и спросила, что они собираются делать завтра, и тогда-то Хемингуэй сообщил нам, что решил поехать на охоту.
— Где же этот охотничий замок? — спросил Скотт.
— В Ла-Герш-де-Бретень, — ответил Хемингуэй.
— Так это же поместье Ги де Гесклена.
— Правильно.
— О, господи! Тогда я еду с тобой, — сказал Скотт.
— Нет, ты не поедешь, Скотт. Это только для охотников.
— Ну, вот еще. Гесклены мои друзья, Эрнест, а не твои. Ведь это я тебя с ними познакомил.
— Ну познакомил, что ж из того. Но это охота, и тебя не приглашали.
— Я позвоню Ги по телефону. Я скажу, что мы все приедем. Они будут в восторге.
— Ты никогда в жизни ружья в руках не держал.
— Бог знает что ты говоришь! — негодующе воскликнул Скотт. — Я стреляю в сто раз лучше, чем ты. Я — снайпер. Это общеизвестный факт. На военных учениях я был лучшим стрелком во всем сорок пятом дивизионе.
И не успел Хемингуэй возразить, как Скотт выскочил из-за стола и пошел за стойку бара, где сидела кассирша и был телефон. Я думал, что Хемингуэй остановит его, но Бо, которая тоже была знакома с Гескленами, быстро сказала Хемингуэю:
— Пока вы будете охотиться, Эрнест, мы можем посидеть в каретном сарае. Мы будем играть в карты с Фиби и скаковыми лошадьми. Не отговаривайте Скотта, Эрнест. И не беспокойтесь за него.
Хемингуэй пожал плечами.
— Это его друзья. Я не могу ему запретить.
— Он не испортит вам охоту, — сказала Бо.
— Пусть только попробует, — спокойно сказал Хемингуэй. — Я его зарежу. В Ла-Герш лучшая в Европе охота на куропаток.
Дом Гескленов в Ла-Герш-де-Бретань был похож скорее на гостиницу, чем на замок. Он полукружьем замыкал мощенный булыжником двор с конюшнями и каретным сараем по бокам; внутри, за широким балконом и по обе его стороны, тянулось множество белых комнат. Это был огромный, толстостенный, холодный каменный дом, куда сейчас съехалось человек двадцать гостей, большей частью французов, и все они смеялись и подшучивали друг над другом, как будто только для того они здесь и собрались. Сначала я не узнал, который из них Ги де Гесклен. По правде говоря, я встретился с ним в его доме, как солдат встречается с генералом в штабе. Зато я разговаривал с его женой, богатой американкой Фиби, высокой и плоской, медленно растягивающей слова молодой женщиной из Новой Англии; судя по всему ей было уже все равно, на что тратит ее деньги родовитый супруг.
Бо сказала мне, что она любит «Фиб», но ее бросает в дрожь при одной мысли о де Гесклене, который каким-то образом приходился ей родней. Она знала его уже много лет, и почти все, что она о нем рассказала, я потом нашел в Томми Барбане из романа Фицджеральда «Ночь нежна». Должно быть, Скотт придал Барбану многие черты де Гесклена, а во всем этом доме было что-то такое французское, такое бессердечное и так пахло большими деньгами, что в конце следующего дня я, сам не понимая почему, с радостью уехал из этого дома. Для меня была непонятна его атмосфера, и мне там не нравилось.
Мы приехали под вечер, охотиться было уже поздно, и Фиби де Гесклен отвела меня в комнатку над одной из конюшен во дворе. Комнатка была чистенькая, белая, заставленная громоздкой мебелью орехового дерева. Ночью я впервые в жизни слушал соловьев, но в начале второго раздался рев въезжавшей во двор машины с зажженными фарами. Это была «изотта». Скотт оставил в Фужере записку дляЗельды и Мерфи, и они приехали так, как любила приезжать Зельда, — чтобы сразу перебудить всех в доме.
Во дворе громко смеялись и кричали. Я услышал голос Скотта, предлагавшего вытащить всех из постелей и устроить небольшой выпивон. Потом я слышал, как Джеральд Мерфи увещевал его, сказав, что, если он не угомонится, Ги де Гесклен наверняка сойдет вниз и поставит его на место. А Скотти это будет неприятно, правда ведь?
— По-моему, де Гесклен любит Зельду, — прошептала мне Бо еще вечером, когда мы шли по двору. — Но к Скотту относится ужасно.
В половине шестого утра судомойка с голыми по плечи руками и темными усиками, стуча деревянными сабо, принесла мне чашку горячего черного кофе, кусочек сыру и корзиночку со свежими теплыми булочками. Потом без стука вошел малый в черных эспадрильях и положил на столик под окном кожаные краги, ягдташ, дробовик и патронташ.
— Rassemblement[4], — сказал он, хлопая локтями по бокам, какптица крыльями. И показал шесть пальцев. — Six heures…[5]
Позже мне довелось гостить в английском поместье и охотиться с собаками на красных куропаток в английской вересковой пустоши, и все было как-то чинно и хорошо организовано, никакой суеты и никакой путаницы. Но когда я спустился вниз, этот французский двор показался мне веселой деревенской ярмаркой. Солнце только всходило, и еще не рассеялась легкая дымка тумана во дворе, а он уже был полон людей. Почти полчаса де Гесклен разделял нас на группы с gardes champetres[6] во главе каждой (охотничьих собак не было) и наконец призвал нас всех к порядку, как хороших солдат.
— Будете стрелять попарно, — сказал он, — и держаться группами. В каждой группе будет по два gardes champetre, и еще один будет ждать вас с теми, кто не пойдет на охоту. Они приготовят ленч, вы будете закусывать в двенадцать часов. За расстояние между охотниками ответственны gardes, но ради бога не разбредайтесь в стороны. К сожалению, сегодня vent d'Est[7], но если у вас есть вопросы, лучше спросите у меня сейчас, потому что я тоже буду охотиться и не увижу никого из вас до конца охоты, то есть до вечера.
Мы, как настоящие солдаты, не задали ему никаких вопросов, хотя в этом «vent d'Est», очевидно, было французское остроумие и даже непристойность, потому что все засмеялись, — один только я не понял, в чем тут соль, пока Хемингуэй не объяснил Скотту, что для охоты на куропаток нужен ветер.
— И если ветер восточный, то нужно держать курс на восток, а там где-то будут загонщики с колотушками.
— Хорошо, но почему они смеются? — спросил Скотт.
— Кто их знает. Наверно, из-за кожевенной фабрики.
Фиби объяснила, что в пяти милях к востоку есть кожевенная фобрика, от которой в Ла-Герш идет страшная вонь.
— Ги несколько лет добивался, чтобы ее закрыли, и ничего не мог добиться. Тогда он ее купил, но оказалось, что она приносит уйму денег, и он не стал ее закрывать.
— По правде говоря, деньги де Гесклена очень дурно пахнут, — сказала Зельда.
— Ш-ш! — произнес Скотт. — Это все-таки деньги Фиби, не так ли?
— Тогда сыромятные кожи должны быть от фирмы Шанель, — сказала Зельда.
— Зельда! — воскликнула миссис Мерфи.
Зельда подтолкнула Фиби локтем.
— Она знает, что я хочу сказать, да, Фиб?
Фиби де Гесклен засмеялась, и в этом смехе чувствовались годы и годы смиренности и бесконечных сожалений, пусть даже о каких-то мелочах.
— Может, вы там прекратите сплетничать и станете по местам, — крикнул нам Ги.
Скотт воспринял это как приказ, адресованный ему лично.
— Сейчас будем готовы, Ги, не беспокойтесь.
Скотт, в чужих бриджах и зеленой шляпе, мгновенно взял на себя роль распорядителя, он советовался с егерями, пересчитывал ягдташи, осматривал ружья и то и дело подбегал к белому столу, где бронзово-загорелый коротышка крестьянин разливал кальвадос из оплетенной бутыли в стаканы толстого стекла.
— Знаешь, довольно, Скотт, — сказал Ги де Гесклен, подойдя к нашей группе. — Не воображай, что ты будешь бродить по моей земле, нахлебавшись яблочной водки, да еще с заряженным ружьем в руках. Напиться успеешь после охоты.