Мне стало приятно, несмотря на усталость. Я еще подумал про себя: «Знала бы ты, глупая, что мы еще и гении, а не просто журналисты. Ну да всему свое время. Узнаешь».
Наташа привела нас к бараку, на котором значилось, что это отряд №7. Мы вошли в довольно просторную квадратную комнату, в которой двумя симметричными рядами стояли десять кроватей, аккуратно застеленных голубыми шерстяными одеялами.
– Это на первую ночь, – торопливо заверила нас Наташа, – а завтра устроим вас по отрядам. Отдельно и окончательно. Вы довольны?
– Да, – промямлили мы хором.
– Вот и хорошо, – она не уходила, и мы переминались с ноги на ногу. Она посмотрела на меня. Взгляд ее был какой -то неуверенный и влекущий. Вдруг она резко повернулась и вышла.
– Вот это да, – пробасил Славик и плюхнулся на кровать. Андрей за ним.
Я снял ботинки, носки, запихал чемодан под кровать, скинул одеяло и повалился в джинсах на чистое белье.
– Отдых.
– Это приятно…
– Отпад…
Минут десять мы просто лежали в сером безмолвии, глядя в потолок. Где-то далеко в лесу чмокал и цокал соловей. На озере взревела моторка и захлебнулась. У меня слегка кружилась голова. Наволочка приятно холодила щеку и резко пахла крахмалом – этот казенный запах нравился мне, потому что воскрешал в памяти какие-то смутные детские воспоминания.
Вдруг дверь распахнулась и раздался резкий повелительный девичий голос.
– Есть тут кто-нибудь?!
Мы подскочили. Внезапно вспыхнул свет. Я стал застегивать молнию на джинсах, щурясь и шаркая под кроватью босыми ногами в поисках обуви. В дверях стояла девушка в джинсовом коротком платье. У меня почему-то екнуло, как от испуга, сердце. Была она смугла, стройна, с черными короткими волосами и черными пронзительными глазами. Что-то было в ее лице странное, властное, даже хищное. Быть может, крупный нос с горбинкой был тому причиной, или ярко-алые, неприлично влажные губы, или глубокие синие тени под глазами… А может, великоватый и тяжеловатый подбородок, который придавал лицу ее вид упрямый и непреклонный. Черные густые брови ее просто взлетали на красивый лоб. Если она и была красива, то на любителя острых ощущений.
Она стояла, широко расставив ноги, уперев руки в бока, и плотоядно ухмылялась.
– Новенькие? Ничего себе. Второй курс? Журналисты? – когда она говорила негромко, голос был даже приятный, низкий, правда, с вульгарной хрипотцой. – Собирайтесь и – пошли. Тут у нас что-то вроде вечеринки. Познакомимся. Поближе. Тут недалеко, в пятом отряде.
Час от часу не легче! Мы повиновались. Даже мысль в голову не пришла ей перечить. Наша проводница подождала, пока мы соберемся, выключила свет и закрыла за нами дверь. Шли мы недолго. Пятый отряд находился точно в таком же длинном бараке, как и тот, в котором нам предстояло ночевать. Сначала мы вошли гуськом в темный холл, потом девушка распахнула дверь и мы увидели ярко освещенную, крохотную комнатку, в которой сидели за столом три девицы с картами в руках. Густой запах цветочных и восточных духов хлынул нам навстречу. У меня зарябило в глазах. Их трое и нас четверо, как мы поместились – не знаю. Меня усадили на свободное место, дали в руки липкий стакан с темно-красным вином и половинку печенья. Говорили все разом, пихались и хихикали, возбужденные этой невольной волнующей близостью, этой призрачно-ненастоящей июньской ночью за окном, дешевым сладким вином в граненых стаканах, молодостью, наконец. Как я любил в ту пору эти случайные студенческие вечеринки, когда ты входишь с предвкушающей радостью в круг людей симпатичных, но совершенно незнакомых, чтобы обрести через несколько часов или настоящую дружбу или пылкую любовь!
Всего девчонок было четверо, и я попытаюсь всех их вам обрисовать. Нашу провожатую звали Наташей Сидорчук. Она была негласной предводительницей собрания. Напротив меня сидела блондинка с бледным худым лицом и мокрыми глазами. Казалось, она единственная притворялась, что ей весело, грустные серые глаза ее говорили об обратном, а бледное лицо готово было в любой момент принять плаксивое выражение. Звали ее Людой. Она была, пожалуй, постарше своих подруг и чувствовалось, что знала о жизни побольше, чем мы. Тем не менее вела она себя за игрой в карты весьма агрессивно и, заходя козырем, любила громко припечатывать любимой выражение: «Крести – дураки на месте». Другая, брюнетка, была широка в кости и в широкоскулом умном лице имела что-то монгольское. Звали ее Аллой Гордейчик. Непростая она была баба. Говорила она мало и всегда как-то непросто, с претензией. С ней невольно хотелось говорить только умные вещи, а получалось плохо, потому что она редко смеялась, редко обижалась, редко хвалила, редко восхищалась… Слушала и молчала. А молчала так, что хотелось оправдываться. Казалось, только необыкновенный подвиг может вдохновить ее на пылкое излияние чувств, только по-настоящему необыкновенный человек сможет поколебать ее спокойную надменность. Она завораживала. И это при том, что ее нельзя было назвать красавицей!