Через несколько минут я почувствовал на себе чей-то взгляд и посмотрел влево. Мой давний противник, господин Вил, в любой компании выделявшийся своим ростом, стоял в углу рядом с каким-то бедно одетым джентльменом. Мы встретились с Вилом глазами. Его спутник тоже повернул голову, вероятно из любопытства, желая увидеть, что привлекло внимание Вила. На нем были цветные очки, а неухоженная седая борода закрывала воротник.
Вил первым отвел взгляд, а также переместился в сторону, заслоняя от меня своего товарища. Он оглядел гостиную. Мгновение спустя Даррел, слуга Вила, стал протискиваться ко мне сквозь толпу с другого конца помещения. На этот раз он выглядел чуть ли не респектабельно, хотя камзол едва не лопался на его жирном животе. Чувствуя себя совершенно беззащитным, словно кролик перед лисой, я смотрел, как этот тип приближается ко мне.
– Горе всем вам, ибо все вы грешники! – выкрикнул доктор Оуэн.
А Даррел тем временем добрался до цели, взял меня за локоть и повернул к двери, через которую я вошел. Лакеи по обе стороны встрепенулись. Даррел вытолкал меня на лестничную площадку. Там в ожидании находилось с полдюжины слуг. Завидев нас, они вытянулись в струнку.
Двери закрылись, и голос проповедника превратился в скрипучее бормотание, похожее на отдаленный звук пилы.
– Я не буду сбрасывать тебя с лестницы, чертов негодяй, – просипел Даррел, – ибо сие не подобает, когда джентльмены заняты молитвой. – Он подозвал ближайшего слугу и объявил: – Мы просто отведем этого подлеца на кухонный двор и хорошенько всыплем ему. Изобьем до полусмерти, если получится. – Он снова повернулся ко мне, наклонившись так близко, что я почувствовал вонь, исходившую у него изо рта, и заключил: – Так мы поступаем с теми, кто вторгается в чужие владения.
У меня задрожали колени. Я оперся о стену, чтобы не упасть. Даррел наводил на меня ужас. И дело было не только в его физической силе. В этом типе угадывалась беспощадность. В отличие от господина Вила, это был, что называется, человек без руля и ветрил.
Однако от страха внутри у меня зажегся крошечный огонек гнева.
– Не советую меня трогать, приятель, – сказал я, голос был слабым, но хотя бы не дрожал. – Я здесь по приглашению твоего господина.
– Врешь, сукин сын! Сейчас я тебя проучу.
– Я представляю милорда Арлингтона. Если тронешь меня пальцем, будешь иметь дело с ним.
Даррел заколебался:
– Что за чушь?
– Герцог пригласил милорда на – как он это называет? – кажется, День смирения? А его светлость послал вместо себя меня. У меня в кармане пропуск. Иначе как бы меня впустили, идиот? Ты же знаешь, как тщательно проверяют каждого входящего.
Даррел протянул руку, и я дал ему пропуск. Он пялился на него несколько минут, хотя я вовсе не был уверен, что этот тип умеет читать.
– У меня нет желания возвращаться и слушать проповедь до конца, – сказал я. – Тем более после столь грубого обращения. Пусть меня проводят.
Даррел прочистил горло. Желваки у него на щеках двигались, словно бы он собирался сплюнуть. Прислужник Бекингема подошел ко мне совсем близко. У меня внутри все оборвалось.
– Подожди, придет день, и ты за все ответишь. Пусть катится! – буркнул Даррел лакею. – Убедись, что этот негодяй убрался. – И с этими словами Даррел отвернулся.
Другой слуга открыл перед ним дверь в большую гостиную.
Голос проповедника вырвался на площадку:
– Да, снова говорю я вам, все вы грешники!
Когда я вернулся домой, ответа от Кэт по-прежнему не было. Я напомнил себе, что у нее нет никакого повода связаться со мной, разве только если она вдруг снова увидит Вила или Даррела. Я пожалел, что писал Кэтрин в спешке. Непременно надо было спросить, о чем она хотела со мной поговорить тогда, возле Арундел-хауса.
Следующий день, а это была суббота, я провел за работой в Скотленд-Ярде. Я рассказал Уильямсону о проповеди доктора Оуэна в Уоллингфорд-хаусе и о том, как двое из наемников герцога узнали меня и выдворили с собрания.
– Они проявили насилие? – полюбопытствовал Уильямсон, ему было бы очень кстати, если бы эти негодяи нанесли мне увечья.