Главной идеей был путь молчания.
И в этом контексте что за роль предназначена ему? Почему он взялся преследовать тех, кто заставил всех их замолчать? По причине слабохарактерности, из-за которой ему так трудно произнести «нет»? Чтобы отомстить за друга, которого он не видел три года? Чтобы бежать от одиночества? Чтобы быть полезным? Чтобы доказать, что он еще вполне достоин тридцати тысяч долларов за выполнение задания? Из патологического любопытства? Или он решил свершить суд, следуя принципу «око за око»?
Все эти соображения сыграли свою роль, но и другие тоже…
Аэропорт Сиэтла встретил Натана дождем. Но это все-таки лучше, чем морозный туман. Шофер такси, болтливый, как диск-жокей на радио, не дал Натану продумать, как повести себя с Сью Боуман, которую он не предупредил о своем визите.
Максвелл решил избавить вдову от тяжкого испытания и не вызывать ее в Фэрбэнкс для опознания тела. Он лично занялся всеми формальностями. Так что Сью вместе с двумя детьми оставалась в Сиэтле.
Натан очень ценил эту мягкую, спокойную и утонченную женщину, которая оставила преподавание, полностью посвятив себя воспитанию детей. Он с улыбкой вспомнил первый ужин, на который Боуманы пригласили их с Мелани. Было это десять лет назад. В тот вечер Сью не сводила глаз с коллеги мужа. В результате баранья нога подгорела, мороженое полурастаяло. Чтобы реабилитироваться, она пригласила их на следующее воскресенье. Прекрасный обед с великолепно подобранным меню, который положил начало долгой веренице подобных встреч. Клайд не боялся, что подвергает свой брак опасности, так как знал, что Мелани и Натан слишком любят друг друга, чтобы позволить Сью встать между ними. А она, страстно увлекшаяся японской духовностью, вела долгие беседы с Натаном на веранде, а Мелани в это время пыталась убедить Клайда в том, что Бог существует. Эти разговоры наполняли Сью счастьем и создавали легкое ощущение, будто она тем самым изменяет мужу.
– Вы видели, что случилось в Турции? – спросил шофер.
Натан бросил взгляд на табличку на приборной доске. Седат Сокак. Ага, по национальности турок.
– Нет.
– Понятно, в Соединенных Штатах о таком сообщают в коротенькой заметке в газетах. Там к власти пришли исламисты.
– Демократическим путем?
– К сожалению, да. А это означает, что в народе крепнет фанатизм.
Натан слушал его одним ухом. Шоферы не выключают приемники в такси и на свой лад интерпретируют новости, предварительно уже искаженные журналистами. А Седат продолжал обсуждать события, произошедшие у него на родине.
– Ислам продвигает свои фигуры на мировой шахматной доске, используя стратегию Каспарова. Турция, будущий член Европейского сообщества, стала исламской страной. Фундаменталисты повсюду взрывают бомбы, а турки голосуют за исламиста! Это пахнет порохом. Они говорят, умеренного! Да не может быть исламист умеренным!
– Вы не мусульманин?
– Я перешел в христианство и попросил американское гражданство. Председатель АКП твердит о своей умеренности, а знаете, что он писал? «Мечети – наши казармы, минареты – наши штыки, верующие – наши солдаты!»
– Остановитесь! – воскликнул Натан.
Распалившийся Седат забыл, куда он везет пассажира. Натан узнал большой одноэтажный дом, занимающий почти весь участок на углу Пин-стрит и Саут-авеню. На оставшейся площади поместились живая изгородь из лавровишни, клумба с гортензиями и барбекю. Ворота гаража занимали почти половину фасада, как во всех американских домах, где самое лучшее место предназначено для автомобиля.
Звонить в ворота ему не понадобилось, поскольку их распахнул настежь куда-то спешивший подросток. Вероятнее всего, Терри. За эти три года у него прибавилось прыщей и убавилось наивности. Не сказав ни слова Натану, сын Боумана унесся на велосипеде, оставив ворота открытыми.
В памяти Натана Сью запечатлелась как образованная женщина с приятной внешностью и смехом, от которого она словно молодела. Увидел же он вдову, выглядящую на все пятьдесят, с глазами, покрасневшими от слез, без всякой косметики, светлые волосы у корней были черными, а одета она была в бесформенный спортивный костюм. Он обнял ее и прижал к себе, чтобы не видеть ее такой, потому что от нынешнего ее вида ему стало не по себе, и чтобы дать выход ее волнению, вызванному утратой мужа и обретением друга.