От дубов, росших напротив заставы прямо на берегу реки, пришел тихий шелест потревоженной кроны.
Из дверей конюшни в полосе тусклого света показался дневальный с охапкой сена.
Новиков оглянулся на свет, и Ведерникова как бы отбросило вспять перед ним был прежний - ушедший в себя - малоразговорчивый младший сержант, от всего отрешенный: дескать, можете обо мне думать, что вам заблагорассудится, ваши мысли меня мало волнуют.
- Поговорили - и хватит, - сказал Новиков. И зашагал к затемненной заставе, уверенный, что Ведерников от него не отстанет.
...Не пришлось им поспать. Рассредоточившись, окаменело лежали на берегу, вглядываясь и вслушиваясь в черноту по ту сторону реки, ловя и определяя на слух каждый шорох и звук. Новиков с ручным пулеметом расположился в центре, Ведерников лежал поодаль и левее, метрах в десяти Терентий Миронюк с автоматом.
Чужой берег застыл в неподвижности, притаился. Чернота летней ночи поглотила очертания монастырских куполов и дальнего леса, все вокруг окутало тьмой. Из далекой черноты, как из бездны, непрестанно гудело и рокотало, а здесь, у берега, бежала пахнущая нефтью, рыбой и водорослями речная вода, изредка в ней всплескивалась ненасытная рыбина, от распростершихся над рекой вековых дубов приходил шелест подсушенных зноем листьев. Река и чужой берег жили скрытой в темноте неспокойной жизнью, не было видно ни зги, но звуки прослушивались совершенно отчетливо: за изгибом реки, в густом травостое скрипуче прокричал коростель; в камышах у поросших осокой и ряской разводий сонно лопотал утиный выводок; застрекотали в траве умолкшие было к ночи кузнечики; издалека докатился гудок паровоза; из прибрежных кустов взметнулась ошалевшая птица и, тяжело хлопая крыльями, пошла зигзагами, низко, почти над самой водой.
Неожиданно близко, буквально у противоположного уреза воды, послышалась немецкая речь:
- Нох драй штунден... Ви лянге!*
______________
* - Еще три часа... Как долго! (нем.).
- Штопф дих ден мунд, думмкопф!*
______________
* - Заткнись, болван! (нем.)
Ведерникова взяла оторопь. Рука инстинктивно потянулась к ручному пулемету, за которым лежал младший сержант. Ведерников понимал, что не станет бить на голоса с того берега, не имеет права открывать стрельбу на том лишь основании, что стало не по себе от близко раздавшейся чужой речи; понимая это, он тем не менее хотел взять в руки оружие - с "дегтярем" у плеча было бы гораздо спокойнее.
"Дегтярь" находился у отделенного, а тот, по-пластунски, неслышно отползая назад, поравнялся с Ведерниковым, на минуту замер возле него, прислушиваясь, затем, передав пулемет с еще нагретой его ладонью шейкой приклада, шепнул:
- Наблюдай, я скоро вернусь.
Ведерников остался один, теряясь в догадках, даже приблизительно не представляя себе, куда и зачем понесло Новикова. Темнота казалась ему еще гуще, чем была до недавнего времени, и он, до боли напрягая глаза, вглядывался в нее, но ни зрение, ни слух не помогали ему определить, где младший сержант.
Немцы молчали.
Новиков долго не возвращался, должно быть, с полчаса, если не больше, а когда Ведерников наконец услышал сзади себя тяжелое дыхание отделенного, опять же таки ползущего по-пластунски, с трудом сдержал желание выругаться так был зол на него - и пополз навстречу, к зарослям ольшаника, где тот, по-видимому, задержался передохнуть.
- Немцы... по всему берегу, - горячечно прошептал Новиков. - Беги на заставу... Доложи старшему лейтенанту. Скажешь, что я до самой часовни проверил... А ну, тихо... Слышишь?..
По реке, убывая, катилось эхо далекого грохота.
- Поезд на мосту, - догадался Ведерников. - На Брест.
- Беги, - опять заторопил Новиков.
12
"...Войну я встретил на ОКПП-"Брест". Она не явилась для нас
всех неожиданностью, потому что, общаясь с польскими
железнодорожниками, мы часто получали ту или иную информацию... Да
и сами видели, что фашисты готовятся к нападению на нашу страну...
Разумеется, все, что нам становилось известным, мы немедленно
докладывали по команде...
В ночь на 22 июня 1941 года, где-то часа за два до начала
войны, из-за рубежа пришел состав с польским углем. Я тогда был на
службе и, досматривая состав, естественно, общался с обслугой, в
том числе с машинистом Здиславом Камейшей. От него узнал, что
через два часа начнется война..."
(Свидетельство Г.Скоритовского)
В час сорок пять железнодорожный состав с силезским углем пересек мост через Буг, у блокпоста, замедлив ход, был взят под охрану советскими пограничниками и, медленно набирая скорость, отправился дальше. Паровоз, пыхтя и отфыркиваясь, тащил сорок четыре груженых вагона. Машинист Здислав Камейша нетерпеливо поглядывал на чумазого, лоснившегося от пота помощника, но тот добросовестно делал свое нехитрое трудное дело - бросал и бросал в ненасытное жерло уголь, шуровал ломом, и в топке гудело так сильно, что казалось, ее разорвет.
В два часа ночи поезд прибыл на станцию Брест, обслуга сошла на перрон, пограничный наряд приступил к проверке состава.
Здислав, как всегда, оставался на своем месте, ждал окончания процедуры, и когда пограничник, завершив ее, хотел спрыгнуть на землю, придержал его на пару минут.
В два пятнадцать в кабинете майора Кузнецова зазвонил телефон. Майор ждал звонка от командования округа и поспешно снял трубку. Докладывал начальник контрольно-пропускного пункта, чей наряд заканчивал досматривать прибывший из-за границы состав с силезским углем.
Майор слушал, заметно бледнея. Сидевшие по другую сторону стола комиссар и начальник штаба поднялись, ожидая окончания разговора.
- Еще одно подтверждение, - положив трубку, сказал Кузнецов изменившимся голосом. - Через час сорок пять минут немцы начнут. - Он взглянул на настенные часы и поправился: - Через час сорок две. Сведения не вызывают сомнений. - Он поднялся: - Немедленно вызывайте комендантов к прямому проводу!
В два часа сорок минут Здислав Камейша отправился в обратный путь, увозя немцам сорок пять вагонов отборной пшеницы - договор неукоснительно соблюдался до самой последней минуты. Здислав не брался судить, хорошо это или плохо, размышлять ему было некогда - паровоз, миновав станционные стрелки, свернул вправо, в тупик.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В три часа двадцать минут 22 июня 1941 года, слабо светясь, взошел узенький серп луны, обращенный к востоку своей вогнутой стороной.
До начала войны оставалось сорок минут.
13
"...Дурные предчувствия меня не обманули... То была наша
последняя встреча... В четыре утра началась война. Встретили мы
немца... Дали отсечку. Проще говоря, не допустили на своем участке
переправу... Но фашист накрыл заставу и комендатуру артогнем...
Побег я на помощь своим, потому как там горело и шел бой... Из боя
уже не вышел - оторвало руку... Что дальше было, вспоминать не
хочу..."
(Свидетельство С.Ведерникова)
Они снова лежали рядом впереди траншеи, оба уставшие от непрерывного ожидания, и у обоих не оставалось сомнений относительно того, что их ждет и к чему готовились в течение ночи.
Ведерников достал из сумки гранаты, положил их по правую сторону от себя, аккуратно - одна к одной - все три. Новиков изготовил к стрельбе пулемет, запасной диск пододвинул напарнику.
- Скоро светать начнет, - сказал Ведерников.
Новиков промолчал.
Воробьиная ночь была на исходе. В Дубице перекликались ранние петухи. Небо еще оставалось черным, но при слабом свечении народившегося месяца на той стороне проступали контуры кустов и деревьев, угадывался белесый туман над водой, проглядывались редкие облака, желтовато подкрашенные по округлым краям - как каймой.