Но поверх всего этого твердым синим карандашом опытная рука нанесла ромбики, означавшие скопление немецких танков, изломанно-зубчатые полукружья, где сосредоточились немецкая пехота, позиции немецкой артиллерии, саперных батальонов и рот - немцы, фашисты, враги... И - острые синие стрелы впивались в зеленый берег.
"Да что же это?!" - недоуменно сдвинулось в Новикове.
- Фашистовцы... - сказал с ненавистью Богданьский, будто понял, что творится на душе у сержанта.
Новиков вздрогнул. И внезапно представил себе такие же листы карт на столах канцелярий соседних застав. И там командиры наносили на них синие ромбики, синие изломы, синие стрелы. И целый фронт стоял на том берегу. Стрелы будто впились Новикову в грудь. И ветер уже пахнул порохом, гарью, и веселые головастики речушек и ручейков порозовели от крови.
Инстинктивно, не отдавая себе отчета, положил ладонь на свой зеленый берег, словно небольшая эта его ладонь была способна прикрыть его от зловещих стрел.
- Капралю! Цо бендзем робиць, цо? - с откровенным отчаянием спросил Богданьский. - Нема выйстя.
Новиков непонимающе посмотрел на поляка и снова, как на границе, когда тот, упираясь, не захотел идти на заставу, почувствовал необъяснимую вину перед ним.
По всей вероятности, поляк ответа не ждал, просто высказал вслух тревожившую его мысль, потянулся к занавешенному одеялом окну, приподнял краешек.
За окном была непроглядная ночь.
4
"...Когда младший сержант мне рассказал об этом,
возвратившись с границы, я понял, что с моим отделенным творится
неладное. Не то, что шарики с роликами перепутались, нет. Насчет
головы - дай бог каждому!.. Навроде шел человек с закрытыми
глазами, шел по ровному, знакомому месту. И вдруг в прекрасный
момент открыл глаза... и перед ним - пропасть. Словом, другой
человек... И так меня за душу взяло, что дрожу за него - спасти
надо..."
(Свидетельство С.Ведерникова)
Когда со света они вышли с черного хода на улицу, двор тонул в темноте. Было тихо - до звона в ушах. Тихо и зябко от наплывавшего с реки сырого тумана. Новикову сдавалось, что в голове у него стоит сплошной гуд - от непривычно густой тишины и усталости. Гудели телефонные провода, в них что-то потрескивало, часто, с короткими перерывами, словно провода захлебывались от перегрузки.
Еще не свыкшись с темнотой, Новиков вслед за Голяковым и Богданьским спустился с крыльца, держась за перильца, все трое пересекли двор к калитке. Она едва слышно скрипнула, отворенная старшим лейтенантом.
Из темноты вынырнул Иванов.
- Все готово.
- Сняли наряд?
- Оттянул влево, метров на триста. - Иванов перевел дыхание, видно, бежал. - Лодка на месте, - добавил после короткой паузы.
- Значит, там все в порядке?
- Младший лейтенант наблюдает.
- Тогда все. Ну... - Он не договорил.
"Да и что он может сказать?" - подумалось Новикову.
- Можно идти? - спросил Иванов.
- Если нет вопросов.
- Все ясно.
За воротами пошли гуськом, близко один к одному. Новиков замыкал цепочку, слышал за спиной удаляющиеся шаги Голякова. Глаза стали различать очертания ближайших кустов, напряженно ссутуленную спину поляка. Богданьский ступал неуверенно, наклонясь вперед, глядя себе под ноги - будто шел по кочкарнику, - и простуженно шмыгал носом.
Напрямик по тропе до реки было от силы метров сто пятьдесят. Новиков догадывался, куда ведут Богданьского, но не мог взять в толк, почему Иванов почти втрое удлиняет дорогу, когда времени буквально в обрез.
Должно быть, эта же или схожая мысль владела поляком, еще более напрягшим сутулую спину.
Иванов вел в обход нарытых траншей, мимо блокгауза, где, слышно, кто-то крутил ручку телефонного аппарата - со вчерашнего дня по приказу коменданта участка в ночную пору блокгауз занимал пулеметный расчет, - спустился по кладкам через болотце, свернул под прямым углом вправо, к темневшей над берегом громаде дубов.
За кладкой Иванов обождал.
- Тащи к младшему лейтенанту, - сказал он Новикову и передал из рук в руки моток телефонного провода. - Поможешь ему. Там он, в кустах.
Новиков сделал два-три шага и наткнулся на переводчика.
- Здесь я, - произнес тот странно изменившимся голосом.
- Ну что, порядок? - спросил Иванов.
- Немцы!.. На берегу.
- В каком районе?
- Напротив дубов. Кажется, засада.
- Когда кажется - крестятся.
- Я так полагаю... В два пятнадцать к часовне прошел усиленный наряд с собаками, человек пять... Обратно не возвращались... Потом...
Иванов нетерпеливо слушал возбужденный, какой-то горячечный шепот младшего лейтенанта.
- Хватит! - прервал он. - Противник вам скоро привидится под собственной кроватью!.. Хватит паниковать... Лодка готова?
- Там...
Иванов выхватил у Новикова моток телефонного провода, ткнул в руки младшему лейтенанту:
- Привяжешь, тащи к воде. Пониже дубов. Вдвоем с ним, - показал он на Богданьского. - Пошли, Новиков. Пошли. Не то и нам примерещится черт с рогами... Сами поглядим.
Младший лейтенант с поляком ушли в заросли ивняка; Иванов увел Новикова на взгорок, откуда немного просматривался вражеский берег.
Немцев не было слышно. Погруженный во тьму, простирался от уреза воды покатый луг, на котором не дальше как вчера на закате Новиков со своего СНП* видел штабеля плотиков, разобранные понтоны, аккуратно сложенные вдоль реки большие десантные лодки и купающихся в Буге немецких солдат; все, как на подбор, молодые, рослые, они плавали, кувыркались, дурачились и, крича что-то на своем языке, показывали руками в сторону советского берега; потом пятеро отделились и поплыли.
______________
* Скрытый наблюдательный пункт.
Наполовину укрывшись за пламенеющей кромкой дальнего леса, солнце обливало расплавленной бронзой ближние перелески, купола монастыря и часовни, реку и тех пятерых, что вышли на правый берег и мочились под гогот и выкрики в нескольких десятках шагов от НП.
- Что делают, сволочи! - бесился Ведерников и сжимал в руках автомат. Младший сержант!..
Младший сержант... Что он мог, младший сержант? Выполнять приказ - не стрелять...
Ночь давным-давно стерла предзакатную бронзовость, слила в один черный - цвет плотики и десантные лодки, готовые к сборке понтонные мосты, позиции артиллерийских батарей, танки и полевые кухни, скопления пехоты и монастырские строения с золочеными куполами, божий дом, превращенный в полевой лазарет, - все, все, что Голяков обозначил на карте синим карандашом.
Лишь левее часовни, от Славатычей, а может, от ближних хуторов, нарастая, приближался треск мотоцикла и рассеянный далью и жидким туманом пляшущий пучок неяркого света.
Потом свет исчез. Заглох мотоцикл.
- Хватит здесь чикаться, - сказал Иванов. - Пошли, время не ждет.
Новиков молча последовал вниз, к зарослям ивняка, где старший лейтенант опустился на корточки, прикуривая, чиркнул колесиком зажигалки под полою брезентового плаща, высветлив полукружье неправдоподобно зеленой травы. Запахло табаком, погас огонек. Но Иванов в коротком отсвете успел заметить оставленные переводчиком весла.
- Вот разгильдяй! - прошипел сердито. - Возьми, Новиков, отнесешь этому... младшему лейтенанту.
Все, что Новиков делал потом, принеся забытые в ивняке и оказавшиеся ненужными весла, - отвязывал и спускал на воду легкую надувную лодку, помогал Богданьскому сесть в нее, а затем понемногу стравливал конец прикрепленного к ней телефонного провода, - все это он проделывал машинально.
- Давай не спи, Новиков. Шевелись давай, - торопил Иванов.
Новиков не спал. И шевелился.
Быстрое течение несло лодку вниз, к изгибу реки, где, по расчетам младшего лейтенанта, ее прибьет к берегу без помощи весел и откуда уже пустую ее притянут назад.