Нет, младший сержант не спал, следил за лодкой, достигнувшей середины фарватера, даже заметил, как ненадолго ее будто бы придержало водоворотом и отпустило.
Но все это виделось без того острого восприятия, неизменно появлявшегося с выходом на границу, когда глаз фиксировал каждую мелочь, независимо от того, важна она или не заслуживает внимания. Сейчас окружающее виделось Новикову сквозь синие стрелы на карте начальника штаба, он почти физически чувствовал их хищные острия и с пугающей отчетливостью представлял огромность до времени притаившейся во мраке неотвратимой беды.
Старший лейтенант придушенно чертыхался, то и дело шлепал себя по лицу.
- Ты, черт!.. - слышалось справа.
Над головой Новикова тоже толклись комары, звенели на один манер нудно и тоненько, лезли в уши и в рот, жгли шею и руки, облепили щеки и лоб, но он перестал ощущать жгучий зуд их укусов, как, впрочем, не заметил обвисшую - до воды - чалку, и продолжал ее стравливать понемногу, перебирая вспухшими пальцами осклизлую рубашку телефонного провода.
Он жил картой.
"Как же так получилось? - следя за лодкой, видя и теряя ее, потерянно думал он. - Разве без карты было не распознать зловещий смысл происходящего?.. Не у тебя ли на глазах столько времени - день за днем - у границы безостановочно накапливаются вражеские войска?!. А притворялся незрячим. Как ты посмотришь в лицо Ведерникову, другим, кому доказывал несусветицу, успокаивал и обвинял в паникерстве?.. Карта с синими стрелами отрезвила тебя..."
Он не додумал. Провод вдруг натянулся, задрожал в руках, как струна. Лодку закружило в водовороте, вокруг нее будто кипело: слышались всплески наверно, Богданьский вместо весел загребал руками, пробуя выбраться из воронки.
Рывка было достаточно, и посудину опять подхватило течением. Ее несло минуту или значительно больше, может, все полчаса.
- Ты, черт!.. - послышалось снова, но теперь не справа, а рядом, громко, в опасной близости от противоположного берега. - Никак задремал!.. Перекур с дремотой устроил... Вытаскивай. Ну, что же ты!..
- Я сейчас...
Без Богданьского лодка казалась почти невесомой, Новиков легко выволок ее на песчаную отмель, неслышно соскользнул вниз, придержав рукой автомат, и только сейчас почувствовал, как сильно устал.
В ту минуту, когда он стал отвязывать чалку, от ближнего хутора выскочил мотоцикл с зажженной фарой, круто развернувшись, остановился неподалеку от воды; яркий сноп света резко ударил по ней, стал шарить, медленно смещаясь к лодке.
- Ложись! - запоздало приказал Иванов и спрыгнул на мокрый песок.
Новиков лег.
Пучок света скользил по воде, сантиметр за сантиметром ощупывал морщинистую от ряби поверхность, поднимался к обвалистому срезу берега, перемещался и под углом клался на воду, высветливая ее до самого дна и неумолимо приближаясь к утлой лодчонке.
Лежа рядом со старшим лейтенантом, Новиков слышал его частое прокуренное дыхание, с опаской следил за полосой электрического огня, в которой клубился туман и роилась мошка, невесть откуда налетевшая так густо, словно бы падал мартовский снег; полоса приближалась; почти вжавшись в мокрый песок, младший сержант стал отползать назад, за лодку, покуда не уперся ногами в берег.
Что-то до омерзения гадкое и постыдное ощущал он в боязни обнаружить себя, в необходимости лежать раздавленной курицей, лежать под тихое бормотание реки и стрекот немецкого мотоцикла с вытаращенным циклопическим глазом и безропотно ожидать...
Ожидать - чего?..
Вместе с проникающим к телу влажным холодом в сознание вливался обжигающий стыд, наполнял сердце и мозг - все существо до последней клеточки, не оставляя места сбивчивым мыслям, рассудочному повиновению.
Новиков в эту минуту почти ненавидел себя и старшего лейтенанта, уже не в силах был слушать тяжелое, с посвистом дыхание своего осторожного командира, и если раньше, до сегодняшней ночи, старался гасить возникающее в себе недовольство и всегда его перебаривал, то сейчас совершенно не мог совладать с ним.
"До каких пор? - возмущался он. - Разве я не на своей земле?!."
От гнева было трудно дышать; тихое бешенство словно бы стало отрывать вжатые в песок руки, ноги, приподняло над лодкой, и Новиков на секунду ослеп от ударившего в глаза яркого света.
- Ложись! Ты что делаешь?!.
Вряд ли услышал он слова Иванова, как, должно быть, не услышал свои.
- Я на своей земле...
Но прежде чем успел по привычке произнести звание Иванова, тот возник рядом с ним в полосе света, рука его потянулась к застегнутой кобуре и сразу отдернулась.
- Спокойно, младший сержант. Не паниковать.
Слова донеслись, как сквозь вату, их заглушил хохот. Единственный выстрел, прозвучавший от мотоцикла, отнесло и рассеяло мощной струей спертого воздуха, ударившего из простреленной лодки.
- Сволочи! - прорычал Новиков.
Всей силой сконцентрированной в себе ненависти он рванул автомат к подбородку и, совершенно не помня себя, поддавшись безраздельно властному чувству гнева, нажал на спусковой крючок автомата; и снова не услышал ни звона разбитой вдребезги фары, ни возмущенного возгласа старшего лейтенанта:
- Что ты... ты натворил, Новиков!.. Ну, Новиков!..
В наступившей тишине слышен был топот убегающих немцев.
5
"...Голяков позвонил, и по тону его стало понятным: случилось
из ряда вон выходящее. У меня, признаюсь, дрогнуло сердце... В
самом деле случилось: младший сержант Новиков, один из самых
дисциплинированных командиров, стрелял по немцам, бил по их
мотоциклу, по их территории. По тогдашним временам и по той
обстановке это было подсудное дело... Не знаю, что меня удержало
от написания в округ срочного донесения. Что теперь выдумывать!..
Не знаю - и все. Решил: лично подъеду и разберусь на месте... В
общем, не поднялась рука на такого сержанта - уж больно хорош был,
чист, во всех смыслах чист... Пришлось мне в эту ночь дважды
поднимать с постели начальника пограничных войск округа - первый
раз просить санкцию на возвращение Богданьского домой, в Польшу,
второй - согласиться с моим решением не судить Новикова. Генерал
не стал возражать..."
(Свидетельство А.Кузнецова)
Иванов нервно ходил по канцелярии, сцепив челюсти и коротко размахивая руками, гневный, неузнаваемо постаревший за одну ночь. Было светло от "семилинейки" с протертым стеклом, даже излишне светло, и резкая тень старшего лейтенанта перемещалась по стене неестественно четко.
- Ну, Новиков, подсек ты меня. Под корень срубил... Ты хоть понимаешь, черт возьми, что натворил?!.
Новиков стоял навытяжку.
- Так точно.
- Ни хрена ты не понимаешь... Было бы соображение, не натворил бы глупостей. А еще грамотный, учитель. Чему ты их мог научить, детей?
- Простите, товарищ старший лейтенант, мое прошлое к делу не относится.
- Подсудное дело. Сам в тюрьму напросился... Я бы еще понимал - кто другой... Но ты...
- Они первые. Я не начинал.
- Сколько раз говорено: не поддаваться на провокации! Приказы надо выполнять безоговорочно. Кроме явно преступных. Это тебе известно?
- Так точно.
- Получается, что я отдавал явно преступный приказ.
- Никак нет.
- Значит, стрелял ты сознательно.
- Так точно.
- Ну, знаешь! - Иванов присел на койку. - Заладил, как попугай. У тебя здесь все в порядке? - постучал себя по лбу.
- Все в порядке.
- Да очнись же ты, парень. Несешь всякий вздор. Таким манером недолго себя потерять. - На припухшем от комариных укусов, тощем, с отросшей за ночь щетиной лице старшего лейтенанта читались недоумение и усталость.
Новиков смутно понимал себя, еще меньше доходили до сознания слова Иванова. Смертельно хотелось спать. Ничего больше. Спать, залечь на койку вниз лицом, как привык спать после ночной службы. И что бы ни говорил старший лейтенант, в каких бы ни обвинял грехах и ни грозил трибуналом - все потом, после сна. Ну, стрелял и стрелял. Ну, предадут суду, пускай.