В глазах старика сверкнула молния.
— Психологи! Да ведь они имеют дело с неизмеримыми явлениями!
Не зная еще порта назначения, Халдан отважно ринулся в море теории.
— Ценностью обладает не только то, что поддается измерению. Как следует из литературных произведений наших предков, они умели разве что воевать! И все же у них было нечто, утраченное нами — возможность защитить свою честь. Они бросали вызов, не дожидаясь директив шестнадцати различных комитетов. Эта великолепная гордость духа был задушена правлением социолога Генриха VIII — этого антипаписта, машинопоклонника, этого классового палача, попавшего под влияние Дьюи!
— Ты оскорбляешь национального героя! Думай, что говоришь, парень!
— О'кей, беру назад последнее замечание. Но взгляни правде в глаза, папа. Мы живем на лучшей из планет с самой совершенной социальной системой, и нам никуда идти, кроме как в самих себя. Следовательно, любое духовное возрождение будет взрывом, эпицентр которого — Министерство психологии.
Халдан-3 бросился в атаку, забыв о шахматах.
— Я еще раз повторяю тебе, незадачливый грамматик: Министерство психологии ничего не добьется без математики! Клянусь льдами Ада, Файрватер понятия не имел о теологии, однако, посвятив себя Церкви, сконструировал истинно непогрешимого Папу, положив тем самым конец двузначным буллам и приспособленчеству!
— Вот именно, возьмем Файрватера, — ухватился Халдан за спасительное имя. — Он дал нам космические корабли — и что произошло? Часть мы потеряли во время разведывательных полетов, может быть, они и сейчас где-нибудь там плутают, несколько экипажей вернулось с космическим безумием, и триумвират запретил дальние полеты. Социология и психология восстали против нас! Где теперь эти корабли? Их осталось только два, оба с сокращенными экипажами курсируют только на Ад и обратно. Нам подарили звезды, а у нас не хватает мужества вскрыть подарок и посмотреть, что там внутри. Какой после этого вклад могут сделать математики?
Захваченный врасплох искренней самоотверженностью сына, Халдан-3 сменил тон и по-стариковски ворчливо проговорил:
— Если бы ты проводил в лаборатории столько же времени, сколько в картинных галереях, можно было бы сделать какое-нибудь серьезное открытие вместо той бессмысленной теории седиментации, которую вообще можно не принимать в расчет.
Халдан, приняв кроткий вид, поинтересовался:
— Папа, а за тобой была какая-нибудь теория, когда тебе было столько, сколько мне сейчас?
— Ах ты, щенок! — гордость за сына смягчила гнев. — Дай тебе Боже за всю свою жизнь познать в математике хоть десятую долю того, что знаю я! Твой ход!
Халдан взглянул на часы. Времени оставалось в обрез. Нужно было собираться на концерт, поэтому он доставил старику мат в четыре хода.
— Еще разок? — спросил Халдан-3. — Можно на пари.
Пари заключалось на джин с тоником, причем проигравший должен был приготовить этот коктейль и подать его.
— Не стоит, папа. Я не садист. Но коктейль я тебе сделаю.
Это было не просто приглашение выпить, а предложение мира, которое отец охотно принял.
Когда Халдан смешивал джин, отец, собиравший шахматы, произнес:
— Кстати, насчет Файрватера, в субботу в городской Аудитории Грейстоун будет читать лекцию о явлении Файрватера. Пойдешь со мной?
— Звучит заманчиво, — ответил Халдан, выжимая лимон.
Это было действительно интересно. Грейстоун, министр математики, принадлежал к числу тех немногих ученых, которые разбирались в теории Одновременности, положенной в основу принципа действия космических кораблей. Кроме того, он обладал даром доступного изложения.
— Надо бы сходить.
— Это пока только конфиденциальные сведения, но вчера я звонил в Вашингтон и разговаривал с Грейстоуном. Он обещал попытаться захватить с собой второго пилота со «Стикса» или «Харона».
Халдан поставил перед отцом стакан и сказал:
— Если ему удастся выдавить хоть несколько слов из этих угрюмых молчунов, это будет истинным чудом.
— Такое по силам разве чти Грейстоуну.
Выказывая общепринятое пренебрежение к космонавтам, Халдан в глубина души относился к ним с тайным уважением. Участники первых космических экипажей, сформированных более ста лег назад, и дожившие до нынешних времен, были самыми мужественными из мужчин.
По телевидению часто показывали пилотов, приземляющих свои многотонные корабли скорби на земных космодромах — людей мрачных, неразговорчивых и почти бессмертных, поскольку за целое столетие они старились по земному времени всего на несколько месяцев. У Халдана создалось впечатление, что рослые, широкоплечие космонавты, сложенные крепче, чем их тщедушные потомки, с радостью вообще не возвращались бы на Землю, если бы не требовалось обновлять запасы.