Калеб клянётся оставить свой след. Завершить дело Непроизносимого «Эйч». Дело любви и понимания. Готовить чай всем своим ученикам. Великодушный диктатор. Всё это и много, много больше. Жизнь меняется, и меняется навсегда. Вот погодите, ещё Кай узнает о его повышении!
Глава 4
Калеб чувствовал, что что-то не так. Ещё с ночи местных выборов, когда она пришла домой поздно и вела себя очень странно. Раньше она никогда не отказывалась целоваться. Сколько лет они ни ссорятся, поцелуй всегда работал волшебной палочкой. Накладывал заклятие подлинного спокойствия на домашние разборки. Даже добавлял изрядно пикантности. Но не на этот раз. Даже когда Калеб завязал уголок салфетки и похлопал её по носу, символизируя мирную капитуляцию перед её поведением. Ей было плевать. На самом деле, Кай офигенно взбесилась.
Суббота, Калеб смотрит, как она танцует в забитом на время обеда пабе. Куда они всегда ходят. Флиртует и обжимается с ребятами у стойки. Притворяется, что его не существует. Почему она так себя ведёт? Полностью игнорирует их с Джеймсом. Утром, когда он мучался на толчке, сражаясь со злобным заговором, его мозг переключился на более приятные мысли. Вот идеальный способ отметить своё повышение и поправить свои дела. Или так казалось в тот момент. Теперь она собирается всё испортить, прилюдно унижая его. Ёбаная сука! Тёмные морщины ярости бороздят чело Калеба. На выдохе он вышёптывает слово «пизда». Достаточно громко, чтобы услышал Джеймс. Тот в ответ осушает пинту одним глотком.
— Ладно, я пошёл. Увидимся.
Калеб удивлён и слегка задет.
— Так быстро? Почему?
— Я чую, скоро будет охрененный скандал. Не хочу попасть под раздачу.
Он уныло уходит. Даже не попрощавшись с матерью. Крадётся сквозь толпу.
И он угадал. Пять пинт сидра спустя борющиеся Даки вывалились на тротуар, с головой уйдя в драку. Так и катались в грязи и мусоре. В остатках субботнего вечера. Два комплекта рук и ног машут, как ветряные мельницы. Каждый пытается добить другого. Кусаются, царапаются, бьют, плюются. Куча крови и соплей.
Посмотреть на представление собралась порядочная толпа. Кай оглядывается и видит гогочущие рожи. Убегает по улице. Осатаневшая. Калеб остаётся сидеть в канаве. Свесил голову, и его рвёт. Галлоны воняющей сидром блевотины выплёскиваются на его воскресные туфли. Он смотрит, как поток уносит червяка. Едущего на волне рвоты.
Долгие часы он бродит по улицам Бристоля. Пытается собрать мысли в кучу и понять, как же это началось. В голове грохочет барабан. Во рту дно птичьей клетки, вокруг глаз красные обводы. Сами глаза выпучиваются из головы прочь. Что было днём, ничего не помнит. Едва может вспомнить, что что-то всё-таки было. Бесполезно спрашивать, почему он заснул в парке. В конце концов, идёт, шатаясь, по дорожке. В ширину четыре фута и в длину тридцать шесть. Сделано в пасхальные праздники. Одна доля цемента, одна песка, и три — щебёнки. Легко, если знать, как.
Он ковыряется с ключом и входит в дом. Ищет Кай, чтобы помириться. Потрахаться, как они обычно делают. Но не в этот раз. Джеймс сидит в передней комнате в полном одиночестве. Смотрит по телеку футбол с виноватым выражением на лице.
— Где мать?
— Ушла. Оставила на столе записку.
Джеймс беспокоится. Стрессы и напряжение в животе напоминают, какую тяжёлую ношу приходится нести. Калеб волочится в кухню. Наполняет чайник, чтобы сварить кофе. Зажигает газ и берёт записку. Глаза тут же натыкаются на слово «извини». Он улыбается про себя, решив, что это извинение. Скоро обнаруживается, что он страшно ошибся. На его лице сначала застывает недоверие, потом боль, потом мука, в восходящем порядке. Финальное веселье прячет все три.