— Надо понимать, что бывший любовник Маликовой тоже не стал обращаться в милицию, а обратился прямо к тебе?
— Бывший любовник Маликовой и есть тот бизнесмен, под крышей которого я работаю.
— Понятно. — Юра налил в стаканы кипяток и насыпал по ложке растворимого кофе. — Ты заслужил уже стакан кофе. А когда назовешь мне фирму и имя бизнесмена, на которого столь усердно пашешь, — получишь сигареты!
— Тебе в гестапо надо работать, Соболев, а не с детьми спектакли ставить! — И, перемешав ложкой сахар, Блюм спросил: — Тебе обязательно знать его имя?
— Обязательно, — настаивал Соболев.
Миша усмехнулся и проговорил с видимой неохотой:
— Иван Стацюра — председатель инвестиционного фонда «Святая Русь».
Юра вздрогнул, услышав эту фамилию:
— Как тесен мир!
— Я знал, что это не доставит тебе радости, — признался Блюм, — потому и не решался так долго. Буслаева предупредила меня перед отъездом сюда, чтобы я постарался не упоминать имя Ивана. Прости, но два года назад я не мог предположить, что окажусь в стане твоего заклятого врага по комсомолу. К тому же платит он мне исправно, а наши старые комсомольские дрязги кого нынче волнуют? Мир-то перевернулся! — Миша искал слова оправдания, но Юре, по всей видимости, они не требовались, он даже повеселел.
— Скажи-ка, дружок, — задиристо обратился он к Мише, — а что, Буслаева в курсе ваших дел со Стацюрой?
— Так она и рекомендовала меня два года назад.
— И про Ольгину дочку тоже знает?
— Об этом не было разговора.
По лицу Юры было видно, как взволновало его сообщение Блюма. Память подбрасывала воспоминания, как поленья в огонь, и разжигала страстное, мучительное отвращение к прошлому.
— Подожди-ка, подожди-ка, есть тут нестыковочка!
«Задело его за живое», — с горечью подумал Миша.
— Ты говоришь, что Стацюра — бывший любовник Маликовой? Чушь! Они никогда не были близки! Она всегда восхищалась его деловыми качествами, но не более того! А мужик Стацюра вообще никакой!
— Откуда ты знаешь? — рассмеялся Блюм. — Юрка, успокойся! Ты судишь предвзято! Свои отношения они могли никому не демонстрировать! К тому же в те времена роман между первым и третьим секретарями райкома мог очень плохо кончиться для обоих! А вот с чего ты судишь о потенции Ивана — крайне интересно!
— Он всегда был холоден к женщинам. Полное равнодушие — понимаешь? Я часто наблюдал за ним на выездных семинарах, где, сам знаешь, какие устраивались оргии! А Стацюра — ни-ни!
— А ты, Юрочка? Себя вспомни десять лет назад. В этом самом лагере — просто девственник, ей-богу! Сохранял верность своей Татьяне, а она в это время наставляла тебе рога! — Миша сам не заметил, как разгорячился и перегнул палку.
Соболев спрыгнул с кровати, сунул ноги в незашнурованные кроссовки и, хлопнув дверью, вышел на свежий воздух.
Он быстро шел по Главной аллее лагеря. Мельком взглянул на трибуну — ему показалось, что там кто-то всхлипнул, но Юра не остановился, а, наоборот, ускорил шаг. За воротами лагеря в лицо ему ударил теплый ветер. Сумерки сгущались. Он вошел в сосновый бор. Десять лет назад он гулял здесь с одной юной особой. Как ее звали? Таких подробностей он уже не помнил. Миша настойчиво подсовывал ее Соболеву в постель. И в тот вечер она сильно провинилась перед Юрой и готова была искупить свою вину. Их оставили одних в доме. Блюм бросил на прощание, что вернется утром. Юра не знал, что с ней делать. У него не было к ней чувств, а без них любое телодвижение казалось ему фальшивым, искусственным. Он уже тогда был талантливым режиссером, и фальшь на сцене, как и в жизни, приводила его в отчаяние. «Пойдем погуляем!» — предложил он ей, и они очутились в этом бору. Тот июнь выдался холодный — их кеды намокли, она дрожала и шмыгала носом. Он обнял ее, согрел дыханием, взял на руки, как младенца, и отнес домой. Только шлепнул на прощание по заднице. Потом ушел к себе спать.
Углубившись в сосновый бор, он постепенно остыл. «Что это я взбрыкнул? — уже не понимал Соболев. — Разве Мишка сообщил что-то новое?» И вернулся в лагерь. «А кто тут всхлипывал? — спросил он у безмолвной трибуны. — Наверное показалось».
Мишка, пригорюнившись, лежал в одежде на своей кровати.
— Прости, — бросил он приятелю, когда тот открыл дверь.
Юра молча прошел в комнату и в знак того, что простил, кинул Мишке едва начатую пачку «Кэмела».
— Юрка — ты гений! — воскликнул обрадованный Блюм. — Заходил к Ларисе?