Юра знал Свидерскую еще по рабфаку, она готовилась поступать на исторический. Белокурая голубоглазая евреечка, миниатюрная, хорошо сложенная, она имела необыкновенный успех у мужчин. Ни одна вечеринка не обходилась без Лики. Юра немного робел перед ней. Романтик от природы, он был склонен идеализировать любую девушку, в особенности такую красивую.
Однажды Лика предложила ему вместе прогулять занятия. Они забрались на крышу двенадцатиэтажного дома, и она целый час читала ему свои стихи. Это была занудная поэма о Варшавском гетто. Почему она тогда выбрала именно Юру? Может, почувствовала, раскусила в Соболеве благодарного слушателя? Он же не столько слушал ее стихи, сколько любовался белокурыми локонами, рассыпающимися на ветру.
Она не стеснялась никого и ничего. Они часто бродили по многолюдным улицам, взявшись за руки, и Лика громко читала стихи. Она как бы бросала вызов обществу, ведь стихи отдавали антисоветчиной, но Свидерскую никто не арестовывал. То ли поэзия Лики была чересчур безликой, то ли она еще не достигла диссидентского совершеннолетия.
Дальше стихов дело у них не заходило, и, возможно, поэтому Соболев в конце концов ей наскучил.
Он встретил ее через шесть лет, на пленуме горкома, и светлый образ тут же померк. Свидерская превратилась в несгибаемого борца за коммунистические идеалы. Стихи она теперь писала только по праздникам. Выражалась вульгарно. И, кроме всего прочего, никак не могла скрыть своего необузданного влечения к мужчинам. О ее любовных похождениях уже слагались легенды.
Кто первым предложил на том семинаре сыграть комсомольскую свадьбу? Об этом история умалчивает. И почему выбор пал на замужнюю Лику и женатого Мишу? Потому ли, что оба считались сердцеедами, или по национальному признаку? Так или иначе, веселье выдалось на славу. Обильные возлияния сопровождались скабрезными пожеланиями молодоженам. Поцелуи под «Горько!» были страстны и продолжительны. К трем часам ночи «новобрачные» возбудились до такой степени, что присутствующие почувствовали себя неловко и поспешили удалиться.
«Вчерашним балом правила Похоть», — сказал наутро Соболев. «Ты не сильно ей поддался, дружище, — рассмеялся в ответ Блюм. — А я вот, кажется, развожусь…» — «Так — сразу?» — «А чего тянуть? Такие бабы на дороге не валяются!»
Его даже не смущали многочисленные Ликины романы. Он мечтал о такой жене, о свободной любви и чтобы никакой ревности.
Но Миша просчитался, подвела психология. Оказывается, и похотливая женщина может быть ревнивой. Ликина ревность постепенно переросла в болезнь.
— Не бросай меня! — плакала она. — Я ведь никому не нужна такая, даже матери!
Миша молчал. Он набил полную сумку бумагами и еле застегнул молнию. И тут увидел на полу рядом с сумкой запечатанный конверт. «Откуда он взялся?» — спросил себя Блюм. На конверте он прочел свой адрес и фамилию. Текст был отпечатан на машинке.
— Сегодня утром вытащила из почтового ящика, — пояснила, всхлипывая, Лика, — и бросила в твои бумаги.
Он распечатал конверт и прочитал одну-единственную фразу, также отпечатанную на машинке: «Все девочки — на совести Соболева!»
— Завтра покажешься психиатру! — резко приказал он. Лика согласилась, кивнув головой. — Назначит лечение — будешь лечиться! Положит в клинику — ляжешь! Понятно?
— Я все сделаю, Мишенька! Только не уходи!
— А бумаги я увезу в офис — так будет спокойней! — Он вытащил сумку в коридор.
— Не уходи, — жалобно попросила она.
— Мне надо работать! — оборвал он ее.
— Опять будешь ночевать в лагере? — всхлипнула Лика.
— Откуда ты узнала? — удивился Миша. — Следишь за мной?
— Буслаева сказала. — Она никак не могла перестать плакать. — Я звонила ей на днях…
— Мы там вдвоем с Юрой Соболевым, — начал оправдываться Блюм. — Сходишь к психиатру — позвонишь мне в лагерь. Хорошо?
Она опять кивнула. Он поцеловал ее, как покойницу, в лоб и закрыл за собой дверь.
Только в полдень Юра добрался до лагеря.
— Тебе с утра звонил какой-то мужик, — сообщила Тренина. — Я сказала, что ты скоро будешь, хотя, грешным делом, подумала, что сбежал!..
На столе его ждала очередная Мишина записка: «Юрка — ты сволочь! Заставляешь меня волноваться! Есть много нового! Из лагеря — ни на шаг!» По тому, как аккуратно была заправлена Мишина постель, Юра понял, что друг его не очень-то волновался. «Что за мужик мне звонил? — размышлял Соболев. — Телефон я давал только Гиви и Парамонову. Если бы звонил Гиви, то Лариса непременно обратила бы внимание на акцент. Значит — Парамонов!» Его догадка подтвердилась через полчаса, когда на пороге возникла тучная фигура Андрея Ильича.