Может быть, соответствующее настроение навевали рождественские сюжеты, но думал я о судьбе человека-творца, человека-создателя, движущего своей мыслью весь ход жизни на планете. Того, кого мой дед называл в своих дневниках равным Богу. Этот божественный человек никак не проявил свою волю в катастрофах двадцатого и двадцать первого веков. Не было надежды, что он сумеет отвратить и грядущие катаклизмы.
Пожалуй, мой добрый дед немного идеализировал собственных коллег — ученых, инженеров. Творческие люди в массе своей всё равно остаются обыкновенными людьми. Их гонят по жизни всё те же примитивные позывы — стремление к первенству и обогащению. Человеколюбие, доброта, бескорыстное подвижничество — явления редчайшие. Во все времена гуманисты, казавшиеся чудаками, если не полусумасшедшими, вызывали насмешки. А ведь в действительности именно непрактичных гуманистов вел тот самый величайший природный инстинкт — самосохранения. Только не своего, утробного, а всеобщего.
Говорят, что таланты попадают в цели, в которые никто не может попасть, а гении — в цели, которых еще никто не видит. Гуманисты прошлого, знаменитые и безвестные праведники, были именно такими гениями. Они предчувствовали, что с моралью эгоизма и личной выгоды человечество неминуемо погибнет на переходе к бессмертному состоянию.
Но где же гуманисты нынешние? Незаметны? Это их естественное состояние. Однако незаметность не должна означать бессилия. А они, если существуют, оказываются беспомощней слепых котят перед ничтожнейшими из земных существ — шейхами, дельцами, бандитами…
— Вы позволите? — нарушил мое уединение женский голос.
Я недоуменно вскинул голову — и словно электрический разряд ударил мне в глаза и в сердце: рядом стояла женщина, поразительно похожая на Марину. Такие же волосы с медно-золотистым отливом, скульптурные черты лица, сияющие голубые глаза, яркие губы. И — молочно-белая кожа. И великолепная, хоть и немного полноватая, особенно в нижней части, фигура, туго облитая простым на первый взгляд, но подающим все ее формы с предельной откровенностью, серым искрящимся платьем.
— Вы позволите? — повторила она и взялась за спинку стула, показывая, что хочет сесть рядом со мной. Да, голос ее тоже напоминал голос Марины — глубокий, напряженный, звенящий.
Я пожал плечами:
— Вокруг полно свободных столиков. Но если вам нравится именно этот, я могу отсюда куда-нибудь перейти.
— Ни в коем случае! — воскликнула она, опускаясь на стул. — Мне нужно с вами поговорить.
— О чем?
Не могу похвалиться тем, что прожил чистую и нравственную жизнь, но с проститутками до сих пор я не имел дела ни разу. Из самой элементарной брезгливости. И, как бы эта пышная красотка, до боли похожая на мою первую жену, меня ни обольщала, ей тоже предстояло убраться не солоно хлебавши.
— Мне поручили взять у вас интервью, господин Фомин.
— Что-о?!
— Я корреспондентка «Норд-Вест-Ти-ви». — Она достала из сумочки «карманник»: — Можете проверить мою идентификацию.
— Не надо, я верю. Скажите только, как вас зовут.
— Марианна.
О, черт! Столько совпадений! Даже имя!
— А я — Виталий. Она улыбнулась:
— Это мне известно, ведь я готовилась к встрече. Мы собрали о вас всю информацию, какую только удалось найти в Интернете. Представитель спецслужбы ООН в Петрограде — настолько видная фигура, что наша телекомпания никак не могла вас обойти.
Впервые в жизни кто-то назвал меня видной фигурой! Наивность? Или рассчитанная лесть? С какой стати?
— Но я-то не готовился к интервью. Всё это несколько неожиданно.
Она улыбнулась еще ослепительней:
— Догадываюсь, за кого вы меня приняли.
— Помилуйте!
— Нет, нет, я сама виновата, следовало заранее вам позвонить, условиться о встрече. Я так и собиралась сделать, но внезапно увидела вас в этом кафе… Кстати, неужели я похожа на девицу легкого поведения?
— Ну что вы!
— Эта тема чрезвычайно волнует меня. Как журналистку, разумеется. Я даже пишу исследование о проституции в бессмертном обществе.
— В самом деле, целое исследование?
— О-о! — воскликнула Марианна. — Когда моя книга появится в Интернете, она вызовет сенсацию! Море фактов, поразительные выводы! Вот представьте: в смертную эпоху женщины уходили в секс-бизнес на короткий срок — пять, десять, пятнадцать лет, а дальше — биологическое увядание само выбрасывало их из профессии…