Елена, снисходительно улыбаясь, не ответила.
И тут я, неожиданно для себя, взорвался:
— Не выйдет у вас ничего! То, что вы затеяли, — очередная попытка построить коммунизм, пусть не для всех, а только для себя, — попытка обреченная, как все предыдущие! Коммунизм с его социальным равенством был бы идеальной системой, если б только люди без всякого насилия могли согласиться с природным неравенством между ними. Если б каждый был искренне готов занимать в иерархии — а она неизбежна — именно то место, которое позволяют занять его способности. Но люди никогда не примирятся с подчинением, они будут рваться наверх! Вы брезгуете коммерцией, брезгуете политикой, гордитесь своей наукой и не понимаете очевидного: в космических исследованиях конкуренция и междоусобная борьба так же неотвратимы, как в самом грязном бизнесе!
Улыбка Елены стала отчужденной. Я всё еще кипятился:
— У вас нет сейчас грызни за первенство только потому, что вы вместе противостоите окружающей массе и презираете ее. Но как только вы отделитесь от остального человечества, вы унесете с собой все его болезни! Ваша группировка сама станет для вас всем человечеством, да притом крохотным, замкнутым. Возникнет соперничество, а для сообщества бессмертных людей — это гибель, будь то большое сообщество или маленькое! Ваш пчелиный рой единомышленников, удравший от общей судьбы, сгорит в том же пламени, что и оставленный улей!
Елена непроницаемо молчала.
— А впрочем, плевать мне на ваше будущее! — я махнул рукой. — Меня тогда с вами не будет, и слава богу!
Я был уверен, что она вконец обозлится и уйдет. Но ее лицо вдруг как-то странно смягчилось, она тихо сказала:
— А мне жаль, что тебя не будет.
— Не понимаю.
— И не нужно ничего понимать… — Голос ее задрожал, она учащенно задышала: — Что-то мы с тобой сегодня говорим слишком много… — И потянулась ко мне.
Если она и наигрывала слегка, чтоб завершить ставшую неприятной деловую беседу, то расчет ее оказался безошибочным. Неожиданно покорная, — а не требовательная, как прежде, — страстность Елены помимо воли пробудила во мне ответную нежность. Мировые проблемы, противостояния, интриги, шпионство — всё провалилось на время в горячее, пульсирующее небытие. Остались только мужчина и женщина.
А потом, когда мы лежали, обнимая друг друга, еще слившиеся, но уже бессильные, она вдруг открыла глаза и странным голосом сказала:
— Ты знаешь, какая это ночь?
— Новогодняя, — пробормотал я.
— Глупый! Я сосчитала: это наша третья ночь. Всего третья.
— Роковое число?
Она поцеловала меня в щеку:
— Я с тобой всего третий раз. А кажется, будто знаю тебя давным-давно.
— Всё это очень трогательно, — сказал я. — Тем более что мы оба выполнили свой служебный долг. Ты передала ту дозу информации, которую твое начальство решило вспрыснуть моему, а я эту информацию принял.
Елена яростно замотала головой и попыталась сбросить меня с себя. Но я прижал ее сильнее и зарычал:
— Ты придешь ко мне сама?! Не по приказу, не с чьего-то разрешения! Сама?!
— Не знаю! — растерянно простонала Елена. — Не знаю!
— Но ты хочешь этого?! Хочешь?!
— Не знаю! — стонала она. — Хочу, хочу! Не знаю!..
Днем, после ухода Елены, я попытался заснуть, но у меня ничего не вышло, нервы были как под током. До вечера провертелся на диване, впитавшем запах ее духов, поднялся, вконец разбитый, и позвонил Беннету.
Он оказался не в офисе, а дома, начал было с шуток: «Похвально, Вит, даже в Новый год ты работаешь и не даешь покоя начальству!» Но, приглядевшись ко мне, тут же посерьезнел:
— Докладывай!
Пересказ того, что я узнал от Елены о фирме «РЭМИ», вышел неожиданно коротким, не было настроения. От-бубнил факты — и заткнулся.
Голографический Беннет, сощурившись, в упор смотрел на меня. Ноздри его крупного носа раздувались в шумном дыхании (казалось, я даже чувствовал движение воздуха). Он был по-настоящему взволнован:
— Ты уверен, Вит, что их во всем мире не больше тридцати-сорока тысяч?
— Да, разумеется. Но дело не в количестве, это серьезные ребята. Пусть не сплошные гении, как Елена их аттестовала, всё равно таланта им явно не занимать. Они верят в свою идею, как ранние христиане или первые большевики. И ты мог убедиться — по тому, как они уничтожают своих врагов и сшибают спутники, — что они действительно обогнали мировую науку, по меньшей мере на полвека. Точнее — навсегда. Просто потому, что еще полвека мировая наука не протянет. Вместе со всем миром.