— Одно из этих моих низких качеств, — перебил я, — совсем недавно тебе очень нравилось!
Ее опушенные черными ресницами голубые глаза посветлели до ледяной прозрачности:
— Сейчас не до шуток! Слушай меня: на заводе и в обслуживании фирмы трудится немало людей, не являющихся членами организации. Мы вербуем их с предельной осторожностью, они не догадываются, на кого работают. Если хочешь, я попытаюсь устроить тебя таким сотрудником. Да, это низший слой, простые исполнители. Но некоторые из них, самые прилежные, в будущем имеют шанс спастись вместе с нами.
— Самые прилежные, — усмехнулся я. — Имеют шанс… Город Солнца во все века не может существовать без рабства. Противники ваши хотят разбить человечество на касты, а вы обходитесь более простой и надежной структурой. Двоичной. Новые илоты и спартанцы.
Елена пропустила мимо ушей непонятные для нее сравнения. Волновало ее другое:
— Конечно, если это получится, тебе придется скрывать, как много ты знаешь о наших целях.
— От кого скрывать? От подобных мне рабов?
По ее лицу пробежала недовольная гримаска. Она сердилась на меня, значит, я в самом деле был ей небезразличен:
— От непосвященных, в кругу которых ты окажешься! Вот всё, что я могу для тебя сделать!
Она предлагала мне безопасность. Под прикрытием ее организации я был бы защищен от бандитов. Но вместо благодарности у меня невольно вырвалось:
— А ты останешься со мной?
Взгляд ее потеплел, в голосе зазвучали прежние, лукавые нотки:
— Ну, если ты сумеешь и здесь хранить тайну, кое-что иногда будет возможно…
И тут я окончательно сорвался:
— Ты только лишний раз подтверждаешь, что ваша затея обречена! В старину говорили: «Если бога нет, дозволено всё». Чушь! Как раз наоборот: ЕСЛИ БОГА НЕТ, НИЧТО НЕ ДОЗВОЛЕНО! НИЧТО, СПОСОБНОЕ ХОТЬ В МАЛЕЙШЕЙ СТЕПЕНИ УНИЗИТЬ ЧЕЛОВЕКА! Это абсолютный закон! Просто в смертные времена его действие смягчалось общей недолговечностью, а в бессмертные — его нарушение означает всеобщую гибель! Тебе кажется, что ты хочешь меня спасти, но ты начинаешь с того, что прямо предлагаешь мне унижение!
Она опустила голову.
— Уходи! — сказал я, успокаиваясь. — Уходи, мне нужно собраться в дорогу.
— Куда ты отправишься?
— Не знаю.
Она долго молчала, виновато глядя в пол. Я слышал только, как учащается ее дыхание. Нечто подобное в минувшем происходило с другими женщинами в моей судьбе. Когда они осознавали бесповоротность разрыва, их тоже напоследок охватывало возбуждение. Вот только ни от одной женщины я не уходил так, как от Елены, — в никуда.
Она подняла на меня взгляд и тихо спросила:
— Неужели мы сейчас расстанемся?
— Я предпочитаю уйти свободным человеком по собственной воле, чем дожидаться, пока ты бросишь меня, как надоевшего слугу.
Она медленно приблизилась, положила руки на мои плечи. Медленно потянулась к моему рту.
— А как же твои спутники, — спросил я, — оставшиеся за углом?
— Это как раз те, кого ты называешь рабами, — хрипловатым шепотом выговорила Елена, — они подождут, подождут…
Потом, в постели, она кусала мне губы и сжималась с такой силой, словно хотела навсегда оставить меня в себе. Наша последняя близость была не наслаждением, а горечью.
Я проснулся первым от внутреннего тревожного толчка. Елена спала рядом, свернувшись калачиком. Ей, видно, тоже снились беспокойные сны: темные брови подергивались, губы шевелились. На часах было четыре утра.
— Вставай, — сказал я, — одевайся, быстро! С закрытыми глазами она потянулась ко мне:
— Ляг… Еще на минуточку…
— Вставай, надо уходить! — я метался по квартирке, собирая вещи в сумку.
Мы оделись и вышли в морозную темень. Моя «Церера» одиноко стояла на совершенно пустой площадке. Я забросил сумку в багажник:
— Вызывай охрану, пусть подъедут за тобой сюда.
— Лучше проводи меня, — попросила Елена.
Ей хотелось до конца исполнить ритуал прощания. Мы пошли по ночной улице. Здесь, на окраине, с ее редкими домами, в это время суток не было ни машин, ни прохожих.
— Наверное, ты прав, — сказала она. — Мы всё равно не сможем быть вместе. И мне легче будет вспоминать тебя сильным. Я смогу думать, что ты, хоть немного, действительно любил меня.
Я не ответил. Мне тоже нелегко давалось расставание. Но Елена прощалась только со мной, а я — со всем, что составляло мою жизнь, и с самой жизнью.
За углом, тускло освещенные изнутри, дожидались знакомый мне «Оберон» и угловатый джип. Нет, конечно, из меня бы никогда не получился безропотный слуга на манер тех, что столько времени в них сидели.