Северный летний день долог — сумерки сгустились только поздней ночью. Старик велел спустить паруса и отдать якорь и лег спать прямо там, где стоял — под рукоятью руля, прижавшись спиной к борту. Князь ушел в свою каюту, а когда утром вышел на палубу — ушкуй уже мчался по высоким волнам, с хищным посвистом прорезая гребни.
Который был час, Андрей определить не смог, но вскоре после завтрака по левую руку показался похожий на плесневелую краюху, бледный и почти совершенно безлесый берег.
— Муху-Вяйн,[4] княже, — сообщил старший Житоложин, подойдя ближе.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Андрей, хотя это название ему ни о чем не говорило.
— Коли ветер таким останется, завтра ввечеру к датским берегам доберемся.
— Отлично, — снова кивнул князь, облокачиваясь локтями на борт. В этом круизе делать ему было абсолютно нечего. — Откуда ты все знаешь, Юрий, коли вы с братом никогда в чужие земли на торг не плавали?
— С братом не плавали, ан с отцом ходили, царствие ему небесное, — перекрестился купец. — Славный был хозяин, умелый. Пути все знал, языки чужие понимал без толмача. Да мы, балбесы несмышленые, тогда сего не разумели. Пока учить пытался, гуляли да веселились, а как слег, так и опыт весь пропал, и знакомства отчие, и связи торговые. В Персию уплыл с товаром крепкий и здоровый, веселый, румяный. Вернулся же сухой, как щепка, и с лица почерневший. Ладью на зимовку вытащил, ввечеру в постель лег, да больше и не встал уже. Месяца не прошло, отпевать пришлось. Э-эх… — Житоложин снова осенил себя знамением. — Ты скажи, княже, как ныне у нас с датчанами, вражды нет? Может, нам через проливы их ночью, тайком пробраться?
— Нет вражды, — покачал головой князь Сакульский. — Наоборот, союзники мы ныне, друзья крепкие и даже родственники. Государь наш Иоанн Васильевич племянницу свою три года тому за датского принца замуж отдал и всю Ливонию здешнюю в приданое подарил. Так что…
— Ну и слава Богу, — перевел дух купец. — Проливы у них больно узкие, токмо зазевайся в потемках — моментом на скалы налетишь. А коли в друзьях они ныне, так оно, знамо, на свету куда как покойнее…
Грустная Муху-Вяйн осталась позади, ушкуй снова пошел через открытое море без берегов. До обеда Андрей бродил по палубе, а подкрепившись пирожками и запив их разбавленным вином, решил немного полежать и неожиданно для себя уснул. Уснул мертвецки крепко, даже никаких снов не увидел, и поднялся только новым днем. Судно к этому времени шло боком к ветру. Половину парусов пришлось убрать, дабы уменьшить крен, и ушкуй уже не летел по волнам, а переваливался по ним, часто и глубоко зарываясь носом. По небу ползли темные тучи, угрожая добавить к качке еще и дождь.
Ушкуйники сидели под навесом потные и усталые, трое из его холопов висели возле борта с зелеными лицами. И только Пахом, увидев князя, поднялся, указал на полотняный сверток:
— Солонины не желаешь, княже? Пироги закончились, ныне токмо солонина да капуста одна из припасов осталась.
— Наемся еще, — отказался Андрей.
— Да, кашки бы сейчас горячей, — вздохнул дядька. — Да где огня возьмешь?
Где они находятся, Зверев спрашивать не стал. И без того понятно, что до заветного Сантандера еще плыть и плыть. Убедился, что кормчий стоит на своем посту с прежней невозмутимостью, берегов не видно, а ушкуй двигается вперед — и ушел обратно в отведенную ему конуру. Вытянулся на постели, раз уж стоять все равно было невозможно. Закрыл глаза. Сундук мерно поскрипывал, шелестел за дверью ветер, мерно покачивалась постель — и вскоре к Андрею снова стала подкрадываться дремота. Но в этот раз он смог удержать сознание в достаточной ясности, чтобы уловить границу реальности и сна, и уже в который раз вызвал образ Лютобора, окутал его облаком, вошел внутрь…
— Здравствуй, мудрый волхв. Рад видеть тебя в добром здравии.