— Володя, достань, — приказал седой.
— Слушаюсь, товарищ майор, — пробасил здоровенный амбал с поломанными борцовскими ушами. Пока второй удерживал придерживал за холку и запястья, согнутого и тяжело дышащего Ельцина, он заглянул под шкаф, вытянул из кармана брюк носовой платок и аккуратно вытащил «ТТ».
— Сейчас в управление поедем, там эксперту отдадим, пусть пальчики пробьет, — распорядился майор.
— Это подстава, — прохрипел Ельцин, плюнув на паркет кровью. — Он заставил взять меня пистолет. Потом на пол его бросил, и под шкаф запулил. Это не мой.
— Вот Кирсанов, негодяй какой, — недоверчиво ухмыльнулся седой. — И все эти справки сам написал, собственноручно. Потом в архивы подкинул для правдоподобности, чтобы нам их по запросу выдали. Да?
— Конечно, заставил, — добавил молодой, — А если бы ствол из твоей лапы не выбил, то и выстрелить в себя тоже вынудил. Пить меньше надо, алкаш. Тогда может что-то правдоподобное смог бы придумать, а не этот бред.
— Ладно, ребята выводите его, — скомандовал седой. — Отвезем в наше управление пока.
Здоровяки, прихватив Бориса Николаевича, за руки, потащили его к выходу.
— Только передавать его никуда не надо, — попросил молодой. — Они здесь могут быть все повязаны. Алкаш — первый секретарь обкома. Думаю, в ЦК у него покровители тоже найдутся. Поэтому пусть в изоляторе КГБ посидит. Следственную бригаду из Москвы вызовем, и только им эту жертву «зеленого змия» сдадим. Пусть работают. Он соскочить ни в коем случае не должен.
— Не переживай, не соскочит, — улыбнулся седой. — Будет отвечать по полной программе. Мы за этим присмотрим. И всё зафиксируем. Вон, какие следы у тебя на горле от пальцев остались.
— Здоровый просто бугай, — признался молодой. — Я не ожидал, что он так набросится.
— Я тебе сколько раз говорил? — проворчал майор. — Никогда не нужно недооценивать противника. Даже когда кажется, что ты его уже втоптал в землю. Всегда надо быть готовым к любому развитию событий. Расслабиться можно только после контрольного выстрела в голову. И то, не всегда.
Я понял, Сергей Иванович, — улыбнулся молодой. — Вам тут больше ничего не надо?
— Пока нет.
— Тогда поехали?
— Поехали, — кивнул седой. — Только я сейчас кабинет оппечатаю, и у секретарши ключи заберу. Потом здесь обыск надо провести. Может, чего интересного найдем.
— Навряд ли, — отмахнулся молодой. — Ельцин хоть и алкоголик, но не дурак как Горбачев. Он на мелочи вроде взяток не разменивается, его власть интересует. Если бы до самого верха добрался, тогда уже творил бы что хотел. Человек такой. Так что кроме бутылок водки, ничего здесь нет.
— Посмотрим, — многозначительно ответил майор. — Ладно, иди уже к бойцам. А я тут пока вопросы порешаю.
— Слушаюсь, товарищ будущий полковник, — ухмыльнулся парень, развернулся и вышел из кабинета.
Я задумчиво смотрел в окно иллюминатора. Белоснежные облака проплывали мимо и висели сплошной пеленой внизу, заслоняя лазурную гладь океана. Если бы вдруг произошло чудо, и они моментально рассеялись, я бы все равно ничего не увидел. До земли было очень далеко. Откинувшись на большое мягкое сиденье, я отдыхал душой от напряженных будней, наслаждаясь бездельем.
Встречи с Горбачевым и Ельциным оставили двойственное впечатление.
С одной стороны я помнил прошлую жизнь и роль этих личностей в развале страны, последующем хаосе, веретенице вооруженных конфликтов и региональных войн, бандитском беспределе, холоде и голоде «гремящих девяностых». Холеные сытые рожи Пятнистого и Алкаша, вызывали только ненависть и желание как следует приложиться от всей души, оставляя ощущение чего-то невероятно мерзкого, гадкого и липкого, к которому пришлось прикоснуться против своей воли.
С другой, они ещё не успели сделать ничего действительно непоправимого. Моя личная вендетта против них, была обусловлена памятью, оставшейся с прежней жизни. Особенно это касалось Ельцина. Убитый снайпером старик-ветеран в Белом доме, мертвая молодая девчонка с широко открытыми голубыми глазами и копной разметавшихся русых волос до сих пор стояли у меня перед глазами. Я запомнил каждый слипшийся и потемневший от натекшей бордовой крови локон, безжизненно раскинутые тонкие белые руки, навсегда застывший взгляд, исполненный предсмертной тоски и невыразимой муки, и разорванное красное знамя с серпом и молотом, мягкой шелковой волной накрывшее хрупкую девичью фигурку…